А.Ю. Ватлин
ТЕРРОР
РАЙОННОГО МАСШТАБА: «MАCCOBblE ОПЕРНЦИИ»
НКВД
В КУНЦЕВСКОМ PАЙOHE МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ
1937-1938 ГГ.
Москва • РОССПЭН
https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_SWEzQ2stNGJsaFk/edit?usp=sharing
ББК 66.3(2Рос)3 В 21
Ватлин А.Ю.
В 21 Террор районного масштаба: «Массовые операции» НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937—1938 гг. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 256 с, ил.
Впервые в исторической науке книга предлагает особый взгляд на историю сталинских репрессий — «взгляд снизу», с точки зрения их конкретных исполнителей на местах. Сеть низовых структур НКВД по всей стране оказалась ключевым звеном, позволившим «вытянуть» контрольные цифры арестов и расстрелов, одобренные на самой вершине власти. Маленькие Лубянки в неприметных городках и поселках получили невиданную власть и полномочия, определяли пульс общественной жизни в 1937—1938 гг. Одна из них — отдел НКВД Кунцевского района, ныне ставшего престижным Юго-Западом российской столицы, — и является предметом настоящего исследования.
Именно здесь абсурдность государственного террора достигала своего абсолюта, торжествовали анкетный принцип и произвол слепого случая. Очная ставка исполнителей «массовых операций» и их жертв, предлагаемая читателю на примере одного района, в котором репрессии достигли особого размаха, ставит острые и неожиданные вопросы: насколько информированы были окрестные жители о происходившем в стенах райотдела НКВД; как чувствовали себя деревенские детективы, превратившиеся в вершителей человеческих судеб; в какой степени происходившее было результатом давления сверху и в какой — местного «ударничества»?
Книга написана на основе анализа архивно-следственных дел, переданных в Государственный архив Российской Федерации. На сегодняшний день это единственный сохранившийся источник, способный достоверно рассказать о «терроре районного масштаба» 1937—1938 гг.
© А.Ю. Ватлин, 2004.
© «Российская политическая
ISBN 5 — 8243 — 0511 — 0 энциклопедия», 2004.
Почему Кунцево? Вместо введения
Современным москвичам, проживающим в престижном районе российской столицы Кунцево, трудно себе представить, что еще полвека назад на этом месте располагался тихий провинциальный городок с тем же названием. Он отличался от сотен своих собратьев разве что узловой железнодорожной станцией да сосновыми рощицами, разбросанными в необъятных дворах довоенной поры. Согласно 35-му тому Большой советской энциклопедии, вышедшему в свет в 1937 г., статус города Кунцево получило лишь в 1925 г., и на двадцатом году советской власти в нем проживало 40 637 жителей.
Местность, лежавшая на крутом правом берегу Москвы-реки к юго-западу от столицы, издавна была связана с большой историей. Вотчиной, давшей название городу, владели вначале бояре Милославские, затем — Нарышкины. Сохранившийся до сего дня дворец (хотя и сильно перестроенный) видел и Екатерину II, и прусского короля Фридриха Вильгельма III. В XIX в. на живописных склонах речушек и оврагов стали возникать дачные поселки, не раз становившиеся местом действия романов классической русской литературы. Позже тургеневских барышень и их пламенных воздыхателей сменили преуспевающие предприниматели и банкиры. Вместе с ними в Кунцево появились первые автомобили, теннисные корты и благотворительные концерты. Владения Нарышкиных перешли в собственность крупного книгоиздателя Солдатенкова.
В 1871 г. через Кунцево прошла Западная железная дорога, связавшая Москву с Минском и Варшавой. Это дало толчок развитию легкой промышленности, появились суконная и клеенчатая фабрики, образы праздных дачников на пристанционных улицах дополнили мастеровые. Тем не менее к началу XX в. старое Кунцево оставалось неприметным поселком, насчитывавшим 74 двора и 496 жителей. Постепенно менялся облик древних русских деревень, окружавших когда-то земли Нарышкиных. Ориентируясь на спрос москвичей, смекалистые крестьяне стали возить в столицу молочные продукты, освоили производство тепличных овощей.
Революция 1917 г. принесла с собой запустение в райский уголок ближайшего Подмосковья. Господа исчезли, людям попроще было в те годы не до отдыха на природе. Некоторые из шикарных дач, национализированных и разделенных на коммунальные квартиры, стали последним пристанищем для своих бывших владельцев, не успевших или не пожелавших выехать за границу. Неподалеку селился рабочий люд, привлеченный возможностью подзаработать в столице или согнанный с насиженных мест в ходе раскулачивания. На склоне оврага неподалеку от Можайского шоссе в 1930-е гг. возник целый городок из землянок, который жители окрестных деревень метко называли «Шанхаем».
А по шоссе, пересекавшему район с востока на запад и ставшему правительственной трассой, точно так же, как и ныне, проносились лимузины очередных хозяев жизни. В пойме реки Сетуни находилась ближняя дача Сталина, и старшее поколение москвичей до сих пор утверждает, что к ней была проложена секретная линия метро. Простые дачники старались подальше обходить территорию за зеленым дощатым забором, которая тщательно охранялась. Их повседневную жизнь определяли иные, обыденные заботы.
Весьма непримечательным был и двухэтажный деревянный дом под номером 5 по улице Загорского, выкрашенный в стандартный салатный цвет. Ему-то и предстоит стать местом, где развернутся события, описанные в этой книге. Здесь располагался Кунцевский райотдел Управления НКВД СССР по Московской области1, ставший в 1937—1938 гг. одной из тысяч шестеренок колоссальной машины государственного террора, запущенной на полные обороты.
При упоминании событий тех лет сразу же приходят на ум показательные процессы в Доме союзов, «расстрельные списки» с именами представителей старой партийной гвардии, подписанные лично Сталиным и другими членами Политбюро, мрачное здание Лубянки и фигура «железного наркома» Ежова. Все эти образы отражают устоявшееся восприятие событий тех лет сквозь призму столичной жизни, с позиции «верхов». В таком же ключе выдержаны научные работы, посвященные деятельности репрессивных ор-
1 Областные структуры НКВД копировали структуру Наркомата внутренних дел СССР. Наряду с Главным управлением государственной безопасности (ГУГБ) в них имелись Управление рабоче-крестьянской милиции (УРКМ), Управление внутренней охраны (УВО), Инспекция противопожарной охраны, Административно-хозяйственный отдел (АХО) и другие подразделения. Поскольку ГУГБ, наследовавшее после создания в 1934 г. союзного наркомата региональные органы политической полиции (ОГПУ), являлось ключевой структурой НКВД в рассматриваемый период, а его деятельность непосредственно курировал начальник областного управления НКВД, мы в дальнейшем для обозначения органов государственной безопасности Московской области в 1937—1938 гг. будем использовать сокращение «УНКВД МО» (подробнее о структуре органов госбезопасности см.: Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД—КГБ. 1917—1960. Справочник. Составители А.И. Ко-курин и Н.В. Петров. М., 1997).
ганов сталинского режима2. Это является необходимым, но не достаточным условием реконструкции хода и масштабов репрессий 1937—1938 гг., которые прокатились «от Москвы до самых до окраин». Появившиеся в последние годы исследования деятельности республиканских и областных органов НКВД3 практически не затрагивают его низового и самого массового — районного звена4.
Однако именно это звено оказалось ключевым, когда речь зашла о «вытягивании» контрольных цифр массовых репрессий, одобренных в Политбюро ЦК ВКП(б)5 и оформленных оперативными приказами наркома внутренних дел. Не имея ни оперативных кадров, ни материальной базы (следственных изолято-
2 Conquest R. Inside Stalin's Secret Police. NKVD Politics
1936-1939. Houndmills, London, 1985; Getty J.Arch, Nau-
mov O.W. The Road to Terror. Stalin and the Self-destruction of
the Bolsheviks, 1932-1939. New Haven and London, 1999. Та
кой подход в полной мере сохраняют и работы отечествен
ных исследователей (см.: Кудрявцев В., Трусов А. Полити
ческая юстиция в СССР. М., 2000).
3 См. например: Тепляков А. Г. Персонал и повседнев
ность Новосибирского УНКВД в 1936—1946 гг. // Минув
шее. Исторический альманах. Вып. 21. М. — СПб., 1997.
4 Исключением является книга Роберты Маннинг о
«большом терроре» в одном из районов Смоленской облас
ти, недавно переведенная на русский язык (Маннинг Р.
Вельский район, 1937 год. Смоленск, 1998). В соответствии
со своей концепцией и архивной базой автор сосредоточи
вает свое внимание на районной организации ВКП(б) как
движущей силе репрессий, признавая одновременно, что
«архивы милиции и НКВД, дела судебных органов все еще
недоступны для исследователей. Поэтому картина террора
конца тридцатых остается неполной. Она больше касается
членов партии, а данные о людях вне партии спорадические
и разрозненные» (с. 8).
5 См.: Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политиче
ской власти в 30-е годы. М., 1996. С. 188-190.
ров, транспорта), руководители райотделов НКВД должны были регулярно поставлять «наверх» агентурные данные, списки потенциальных врагов народа, проводить аресты во вверенном им районе и вести следствие по делам, не вызывавшим интереса у областного или московского начальства. От них требовали одного: «дать цифру», обещая безнаказанность и повышение по службе в случае выполнения планов по арестам и признаниям.
Именно здесь абсурдность сталинских репрессий достигала своего абсолюта, торжествовали анкетный принцип и произвол слепого случая. При этом следует помнить, что большинству советских граждан пришлось почувствовать на себе всесилие тоталитарного государства именно через террор районного масштаба. О нем практически не бьшо речи ни в докладе Хрущева на XX съезде партии, ни в литературных воспоминаниях тех, кто вернулся живым из сталинских лагерей. Но люди хранили память о произволе преступной власти, настигшем не абстрактных врагов народа в далекой или близкой Москве, а их собственных родных, друзей, близких.
Только в Московской области после выделения в конце сентября 1937 г. из ее состава Тульской и Рязанской областей оставалось 52 административных района. В свою очередь сама столица делилась на два десятка внутригородских районов. Население столичного региона составляло в предвоенные годы около 3,8 млн. человек (без Москвы). Таким образом, по грубым оценкам, каждая из низовых структур НКВД, не считая его подразделений на транспорте, военных объектах и в местах заключения, приходилась на 60—70 тыс. советских граждан. Столь плотный охват населения «чекистским обслуживанием» стал главной причиной, обеспечившей внезапность и размах репрессий.
Книга, посвященная государственному террору «районного масштаба», выросла из работы, проведенной автором в составе общественной группы по увековечению памяти жертв политических репрессий при правительстве Москвы, которая занимается подготовкой мартиролога погребенных в Бутово6. В этом подмосковном местечке с августа 1937-го по октябрь 1938 г. расстреляли более 20 тыс. человек. Большая часть дел по «антигосударственным преступлениям», которые привели их жертв на Бутовский полигон, была сфабрикована сельскими и городскими райотделами УНКВД МО. Можно быть уверенным в том, что столичный регион в этом плане являлся правилом, а не исключением. Это подтверждают данные региональных книг памяти жертв политических репрессий советского периода, появившихся в последние годы. Зачастую их составители придерживаются порайонного принципа, хотя, к сожалению, не объясняют причин такого подхода7.
В условиях, когда архивные фонды низовых структур Наркомата внутренних дел за предвоенный период не сохранились8, следственные дела жертв
6 Бутовский полигон. 1937—1938. Книга Памяти жертв
политических репрессий. Вып. 1—6. М., 1997—2002.
7 См. например: Книга памяти жертв политических ре
прессий Ульяновской области. Т. 1, 2. Ульяновск, 1996,
2000. Составитель книги памяти расстрелянных в карель
ском урочище Сандармох Юрий Дмитриев, обращаясь к чи
тателям, указывает, что «списки намеренно сгруппированы
по месту проживания на момент ареста. Отыскивая дорогие
для Вас имена, Вы вынужденно будете искать зачастую не
существующие сельсоветы и навсегда утраченные деревни и
деревеньки» (Место расстрела Сандармох. Петрозаводск,
1999. С. 3).
8 Срок хранения служебной документации районных от
делов внутренних дел был определен в 20 лет, кроме того, ее
значительная часть уничтожена осенью 1941 г. при подго
товке эвакуации Москвы.
8
террора районного масштаба, которые полагалось «хранить вечно», остаются практически единственным источником для реконструкции его истории. В ходе реабилитации 1950-х гг. они были дополнены выписками из показаний осужденных сотрудников местных органов НКВД. Последним была отведена роль «стрелочников» в клановой борьбе руководителей наркомата, развернувшейся после смены Ежова Берией. На допросах они давали развернутые показания об атмосфере, царившей в органах госбезопасности в тот период, о давлении начальства и методах выполнения спущенных сверху «контрольных цифр».
Впрочем, и к этим признаниям следует относиться осторожно — методы их выбивания практически не изменились по сравнению с 1937—1938 гг. В отличие от верхушки аппарата госбезопасности9 мы не знаем ни биографий его сержантов и лейтенантов, ни того, как они жили и что они чувствовали, выполняя и перевыполняя чудовищные приказы о «массовых операциях». Лишь те из них, кто выжил и впоследствии дослужился до высоких постов, стали объектом интереса мемуаристов10. Материалы одного района не дают достаточного материала для обобщений, но рисуют достаточно яркие образы сотрудников госбезопасности низового звена.
В отличие от остальных регионов Московская область не делилась на оперативные сектора, которые координировали проведение «массовых операций». Каждый райотдел НКВД напрямую докладывал обла-
9 Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД,
1934-1941. Справочник. М., 1999.
10 См. например, биографию начальника Лужского рай
отдела НКВД Ленинградской области, а впоследствии за
местителя министра внутренних дел Н.К. Богданова,
написанную его сыном (Богданов Ю.Н. Строго секретно.
30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД. М., 2002).
стному управлению об их ходе. Выбор в качестве объекта исследования Кунцевского района определен прежде всего тем, что здесь беспредел местных сотрудников госбезопасности достиг особого размаха и стал предметом специального разбирательства. Сохранились рапорты и выдержки из показаний оперативных сотрудников райотдела, протоколы допросов его руководителей — Александра Васильевича Кузнецова и Виктора Петровича Каретникова. Оба были арестованы уже летом 1938 г., и их показания планировалось использовать для фальсификации масштабного троцкистского заговора в Московском управлении НКВД. Материалы следствия по их делам, завершившегося смертным приговором, весьма информативны. Они позволяют не только реконструировать механизм террора на районном уровне, но и выявить его зависимость от указаний вышестоящих инстанций, оценить роль «неформальных» связей в кадровой политике наркомата, определить степень свободы его отдельных сотрудников в проведении репрессий.
Кунцевский район с населением около 200 тыс. человек, в состав которого входил один город и 38 сельских советов, можно назвать типичным для Центрального региона России в межвоенный период11. Это позволит использовать полученные данные по репрессиям для исследований более широкой проблематики, хотя их сопоставление с другими, более «спокойными» районами оказалось бы совсем не лишним.
Наконец, выбор Кунцево связан с относительной изученностью архивно-следственных дел, ставших результатом деятельности местного райотдела НКВД в 1937—1938 гг. Использование компьютерной базы
11 См.: СССР. Административно-территориальное деление союзных республик. М., 1938. С. 62.
10
данных жертв политических репрессий столичного региона12 позволило выявить около 300 жителей Кунцевского района, расстрелянных в 1937—1938 гг. Их имена дали толчок для поиска остальных жертв райотдела НКВД, т.к. в большинстве своем сфабрикованные его сотрудниками дела о политических преступлениях были групповыми, и лишь «верхушка» мифических шпионских или террористических организаций получала высшую меру наказания.
Фонд архивно-следственных дел по политическим преступлениям был в середине 1990-х гг. передан из Управления ФСБ по Москве и Московской области в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)13. Изучение подлинных документов, в которых соседствовали подписи жертв и палачей, где за стандартным обвинительным заключением и незаметной ленточкой справки о расстреле следовали десятки документов, посвященных реабилитации, стало настоящей школой работы с историческими источниками. Без этого трудно почувствовать дух эпохи, каким бы тяжелым он ни был, да и вообще решиться на исследование, посвященное «большому террору», пусть даже в масштабе отдельно взятого района. Большинство архивных папок при просмотре находилось в еще необработанном состоянии и не имело сплошной нумерации листов, поэтому в сносках к тексту автор был вынужден ограничиться только указанием номера самого дела.
12 Компьютерная база данных «Жертвы политических
репрессий, расстрелянные и захороненные в Москве и Мос
ковской области в период с 1918 по 1953 год» составлена
Музеем и Общественным центром «Мир, прогресс, права
человека» им. Андрея Сахарова.
13 ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1-2.
11
Список жертв Кунцевского райотдела НКВД за период с лета 1937-го по весну 1938 г., опубликованный в приложении, включает в себя более 560 имен. И тем не менее его нельзя назвать полным даже применительно к расстрелянным14. Это связано с рядом обстоятельств. Нередко при допросах арестованные, работавшие на оборонных заводах, называли только их номер без указания местонахождения. Некоторые из них, прежде всего начальство и инженеры, приезжали на работу в Кунцево из Москвы и таким образом не попали в выборку по месту жительства. Кроме того, в практике райотдела имелись факты преследования по политическим преступлениям лиц, не имевших отношения к району, будь то простые бродяги или пассажиры на железнодорожной станции. Однако это единичные случаи, которые не изменят общей картины жертв «первой категории» в Кунцевском районе.
Значительно сложнее поиск имен тех, кто получил приговор к заключению в лагерь или был освобожден после прекращения «массовых операций». К сожалению, не сохранилась служебная документация, «привязывающая» то или иное следственное дело к соответствующему подразделению НКВД. Для выявления всех жертв террора в этом районе необходимо обращение к справочным картотекам, находящимся в ФСБ и МВД, сплошной просмотр архивно-следственных дел, переданных на государственное хранение. Согласно показаниям начальника райотдела Кузнецова, всего по политическим обвинениям им было арестовано около 1000 человек. Эта цифра не представляется слишком преувеличенной.
14 Их краткие биографии имеются в выпусках книги памяти «Бутовский полигон» и в базе данных музея Сахарова, размещенной в Интернете по адресу: http//:memory/sak-harov-center.ru.
12
При проведении «массовых операций» число расстрелянных составляло примерно треть от числа осужденных, как и предписывалось лимитами, спущенными «сверху». Даже если сделать поправку на «ударничество» кунцевских сотрудников госбезопасности, верхняя граница количества репрессированных в тысячу человек вряд ли будет достигнута. В любом случае исследователям предстоит еще большая работа для того, чтобы «всех поименно назвать». Только после этого можно будет говорить о полной картине репрессий 1937—1938 гг. в Кунцевском районе, о понимании их движущих сил и исполнительного механизма.
Но даже приведенный список позволяет сделать важные выводы: прежде всего бросается в глаза пик арестов в марте 1938 г. (около трети всех репрессированных) и их внезапное прекращение в начале апреля. В списке можно выделить около 40 родственных групп — это не только муж и жена, но и братья, племянники, родители и дети. Как правило, их объединяли в одну шпионскую или контрреволюционную сеть и арестовывали вместе, но иногда репрессии проводились по разным категориям. В Кунцевском районе гораздо больше, чем в целом по московскому региону, оказался процент репрессированных женщин15. Это только первые замечания, но они дополняют выводы, которые будут сделаны ниже.
Книга не появилась бы на свет без поддержки коллег и друзей, делившихся со мной своими архивными
15 Женщины составляют около 8% от общего числа жертв, отправленных на расстрел Кунцевским райотделом НКВД, в то время как по выборке из Бутовского мартиролога эта цифра составляет 3,6% (McLoughlin В. Vernichtung des Fremden: «Der grosse Terror» in der UdSSR 1937/1938. Neue russische Publikationen // Jahrbuch fur historische Kommunismusforschung, 2000/2001. Berlin, 2001. S. 78).
13
находками, помогавших ценными советами и просто убеждавших в необходимости изучения столь «непрестижной» ныне темы. В наших спорах рождалась если не сама истина, то, по меньшей мере, направление движения к ней. Невозможно упомянуть всех, но хотелось бы выразить мою признательность Н.С. Мусиенко, Л.А. Го-ловковой, Н.С. Грищенко, Л.К. Карловой, А.И. Михайловой, Д.Ч. Нодия, Н.В. Петрову, А.Б. Роганскому, Ю.Т. Туточкину, Ф. Маклафлину, Р. Мюллеру, В. Хе-делеру, М. Юнге. Ряд исторических фотографий Кунцевского района предоставлен для публикации книги краеведом М.П. Простовым.
Часть 1. Исполнители
Питомник чекистских кадров
Примыкавший к столице Кунцевский район, где располагались дачи Сталина и партийных руководителей рангом поменьше, находился на особом счету в центральном аппарате НКВД, и все происходившее в нем было погружено в атмосферу тотального контроля. Было и еще одно обстоятельство, способствовавшее превращению Кунцевского райотдела в питомник чекистских кадров. Сюда частенько наведывалось «развеяться» областное начальство, и на должность радушного хозяина требовался человек, посвященный в негосударственные тайны. Работавшие на этом посту офицеры рассматривали его как трамплин для дальнейшей карьеры, предпочитая ездить на работу в скромный особнячок на улице Загорского из своих московских квартир.
Накануне и в ходе «большого террора» кунцевский трамплин не давал осечек. До мая 1936 г. райотделом заведовал Яков Дмитриевич Багликов, ставший позже и.о. начальника второго отдела ГУГБ УНКВД МО. Его сменил Иван Григорьевич Сорокин, который уже через полгода перебрался из Кунцево на Лубянку, в аппарат областного управления госбезопасности. Еще один бывший сотрудник Кунцевского райотдела, оперуполномоченный Исай Давыдович Берг летом 1937 г. получил завидный пост начальника административно-хозяйственного отдела (АХО) УНКВД МО.
Что, кроме места службы в Кунцево, объединяло всех этих людей? Тот факт, что каждое повышение по
15
службе было следствием серьезных упущений на прежнем месте работы. Так, Багликов покинул Кунцево после того, как пытался помешать следственным действиям районной прокуратуры в отношении кунцевского нотариуса, являвшегося его близкой знакомой. Работавшая в райотделе комиссия УНКВД МО не нашла в его действиях очевидного криминала, однако сочли за лучшее перевести Багликова в дальний, Егорьевский райотдел внутренних дел1. Наверное, более важным аргументом в пользу такого решения стал развал оперативной работы, которую Багликов перепоручил своему заместителю по вопросам госбезопасности, а заодно и неформальному порученцу Бергу.
Сменивший Багликова Сорокин в свою очередь был переведен в Кунцево из Дзержинского райотдела НКВД Москвы в связи со случившимся там пожаром. Первым делом он уволил Берга, заявив кунцевским сотрудникам, что с его уходом «воздух станет чище». Однако Берг, как и его окружение, оказался непотопляемым и стал начальником райотдела внутренних дел в Верейском районе Подмосковья. Его дальнейший взлет в аппарат УНКВД МО был связан с сигналами о применении неправомерных методов ведения следствия, которые тоже предпочли не предавать огласке2.
Очевидный кадровый застой первой половины 1930-х гг., который историки ревизионистского направления считают одним из мотивов «большой чистки», в полной мере затронул и органы госбезопасности. Нежелание начальства жертвовать пусть даже проштрафившимися, но «своими» сотрудниками порождало у последних не только личную преданность «верхам», но и высокомерное отношение к «низам», чувство безнаказанности по отношению к тому, что
1 ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. п-7698. Далее используется
следующее сокращение: 10035/1/П-7698.
2 ГАРФ. 10035/1/П-67528.
16
творилось в пределах их собственной компетенции. Без учета этого фактора трудно понять готовность сотрудников НКВД к соучастию в репрессиях против своих сограждан, достигших пика к 1937 г.
Выходцев из Кунцевского райотдела НКВД объединяло не только участие в кадровой карусели и наличие компромата в личном деле (как правило, его портило непролетарское социальное происхождение). Решающее значение имела их близость команде Александра Павловича Радзивиловского, занимавшего с марта 1935-го по июль 1937 г. пост заместителя начальника УНКВД Московской области. Складывается впечатление, что кадры с червоточинкой ценились особенно высоко, ибо готовы были беспрекословно выполнять любые указания начальства, осведомленного об их темном прошлом. Арестованный в 1938 г. начальник отдела кадров управления Иван Петрович Фаворов показывал на допросе: «Радзивиловский предложил мне составить ему подробные списки по личным делам на сотрудников УНКВД МО, на коих имеется компрометирующий материал. ...Дней через 15—20 мною были составлены списки на 150—180 человек (точно не помню) и я передал их Радзивилов-скому в январе 1937 г. Тогда же Радзивиловский дал мне установку, чтобы в работе отдела кадров проводить линию, направленную на сохранение оперработников, на которых имелись серьезные компрометирующие материалы»3.
Даже с поправкой на корректировку допросов в выгодном для следствия свете этот эпизод показывает, что в кадровую политику руководителей НКВД Московской области фактически переносились методы вербовки секретных сотрудников. Информация о «темных пятнах» в биографии того или иного подчи-
3 Из допроса Фаворова от 20 января 1939 г.
17
ненного гарантировала его абсолютную преданность, позволяла поручать ему выполнение заданий, выходивших за рамки служебных. Она же выступала благодатной почвой для складывания неформальных групп взаимной поддержки.
Данные из других сфер партийно-государственной жизни 1930-х гг. свидетельствуют о том, что формирование своего рода профессиональных кланов было характерно не только для органов госбезопасности. Высокая динамика социальной жизни превращала карьерный рост в «советскую рулетку»: один неверный шаг мог перечеркнуть все прошлые заслуги. Партийный или государственный чиновник был окружен сонмом проверяющих инстанций, каждая их которых без труда могла найти в его работе и компромат, и криминал. В этих условиях отбор «своих людей» и их круговая порука выступали защитной реакцией номенклатурных кадров на неблагоприятные условия окружающей среды.
Вопреки партийным чисткам и репрессиям группы «своих людей», противостоящих внешнему миру и знающих друг о друге достаточно, для того чтобы внушать взаимный страх и уважение, постоянно разрастались. Их общие интересы не ограничивались делами службы — профессиональные кланы объединяло и совместное проведение досуга, как правило, не вписывавшееся в представления о большевистской морали. Кутежи, пьянки являлись не просто показателем низкого культурного уровня новых кадров, они снимали психологическое напряжение постоянной штурмовщины, которая сопровождала каждый поворот генеральной линии ВКП(б).
Правой рукой Радзивиловского являлся Григорий Матвеевич Якубович, который под его руководством совершил головокружительную карьеру от помощника
18
начальника отдела до заместителя главы УНКВД МО. Он активно устанавливал «неформальные связи» с Кунцевским райотделом внутренних дел: в одном из его зданий, предназначенном для проживания сотрудников, поселилась родственница Якубовича. Комнату в ее квартире занимал, в свою очередь, сам Багликов. Подобные факты вызывали глухие протесты простых оперативников — этот эпизод фигурировал в ряде заявлений, отправленных ими в УНКВД. «Для сестры Якубовича Багликов отдал отдельную квартиру, тогда как мы, сотрудники НКВД по Кунцевскому отделу, валялись по 7 месяцев у себя в кабинетах на диванах»4. Разбирательство закончилось в 1936 г. увольнением автора вышеприведенных строк из органов НКВД.
Высокие гости из Москвы частенько наведывались в Кунцево, их жен и знакомых районные чекисты устраивали в местные дома отдыха. Отметим, что на территории района, неподалеку от Одинцово, находилась дача самого Радзивиловского, за «чекистское обслуживание» которой отвечал Берг. «Семейственность, бытовое и моральное разложение», которое позже признавал он сам и другие арестованные сотрудники органов госбезопасности5, не ограничивались одним районом или наркоматом. Скорее это было своеобразное отражение процесса складывания новой политической элиты, который не поддавался контролю верховной власти.
В резолюции февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. отмечалось, что на руководящие должности в аппарате НКВД «во многих случаях люди выдвигались не по признакам их преданности партии,
4 ГАРФ. 10035/1/П-7698.
5 Из показаний Берга от 16 декабря 1938 г. (ГАРФ.
10035/1/П-67528).
19
способностям и знанию дела, а по признакам угодничества и подхалимства. В результате этого в отдельные звенья органов государственной безопасности проникли чуждые и преступные элементы»6. Однако борьба с ними, как показывала ситуация в Кунцевском районе, и до, и после грозных решений партийного руководства сводилась к простой перетасовке кадров.
Еще одним фактором, способствовавшим расцвету устойчивых групп, связанных как служебными, так и неформальными отношениями, была невиданная служебная мобильность руководящих кадров, связанная с постоянными бросаниями в «прорыв» и прочей штурмовщиной. Достаточно посмотреть на послужной список любого из руководителей НКВД в 1930-е гг., чтобы увидеть, что он недолго задерживался на одном месте7. Чтобы справиться с очередным заданием партии и правительства, каждый начальник высокого ранга таскал за собой со стройки на стройку, из учреждения в учреждение свиту верных людей, на которых мог положиться. Это позволяло максимально быстро наладить нормальную работу на новом месте и отгородиться от враждебного отношения к «чужаку»8.
Так, после перевода в Иваново летом 1937 г. Рад-зивиловский пытался увести за собой проверенные кадры из Московского Управления НКВД. Согласно показаниям того же Берга, это выглядело следующим
6 Цит. по: Вопросы истории. 1995. № 2. С. 22—25.
7 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч.
8 О десанте сибирских чекистов в Москву после того, как
Леонид Михайлович Заковский стал начальником УНКВД
МО, см.: Тепляков А.Г. Указ. соч. С. 68—113. О клановости
в руководстве органов внутренних дел Украины см.: Бело-
конь С. Массовый террор как метод государственного
управления в СССР (1917—1941). Киев, 1999 (на укр.
языке).
20
образом: «Радзивиловский меня хорошо знал как "своего" человека и работая уже в Ивановской области начальником УНКВД, он, будучи в командировке в Москве при встрече с Реденсом (новый начальник УНКВД МО. — А.В.) на стадионе «Динамо» в присутствии меня просил у последнего отпустить меня работать к нему в Иваново, а потом, когда Реденс ему в этом отказал, Радзивиловский порекомендовал устроить меня на должность начальника АХО УНКВД МО»9. Берг, за которым тянулся шлейф административных взысканий, разом превратился из «мелкой сошки» — помощника секретаря начальника областного управления наркомата — в человека с солидной должностью. Именно он будет обустраивать Бутовский полигон для массовых расстрелов жителей Москвы и Подмосковья, а также обеспечивать его бесперебойное функционирование.
Клановость в «верхах» процветала вопреки официальной установке на то, что у большевиков «перед партией не может быть секретов». С этим, вероятно, была связана патологическая ненависть Сталина к «героям ведомственности», которые за спиной у партии и ее вождя проводят свою собственную линию. Оказалось, что кадры действительно решают все — именно они, а не Сталин. Правда, в его трактовке основой такого поведения выступали разного рода внутрипартийные уклоны, «меньшевистские шатания» и т.п. Такой подход дал идеологическое обоснование первой фазе репрессий (1936—1937 гг.), обращенных прежде всего против представителей партийно-государственного аппарата.
Номенклатурные кланы на производстве и в государственном управлении СССР трансформировались в контрреволюционные группы и шпионские сети, об-
9 Из показаний Берга от 29 декабря 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).
21
легчая работу оперативным сотрудникам НКВД всех уровней. Вскоре, после смены Ежова Берией, пришел и их черед. Не миновала чаша сия и команду, сложившуюся еще в начале 1930-х гг. в секретно-политическом отделе Московского представительства ОГПУ. Впрочем, с некоторыми соратниками Радзиви-ловский был знаком гораздо раньше. Уже упоминавшийся Сорокин начал работать с ним еще в 1925 г. в Крыму10. Тот факт, что Сорокин на некоторое время оказался начальником Кунцевского райотдела НКВД, предопределил складывание там своего рода филиала клана Радзивиловского—Якубовича за пределами столицы. Благодаря трансформации в «контрреволюционный троцкистский заговор», детально зафиксированный в материалах следственных дел 1938—1939 гг., мы сможем проследить некоторые линии недолгой жизни этого неформального объединения.
Продолжим цитировать Фаворова: «В марте 1937 г. в отдел кадров поступил компромат на Кузнецова, что он сын кулака и участвовал в восстании. Я его вызвал, он очень нервничал, заявил, что "мне остается только застрелиться". Через 15 мин. после его ухода позвонил Радзивиловский и попросил зайти с делом Кузнецова. Посмотрев его, заявил: "Ничего особенного в деле нет, Кузнецов наш человек, его нужно перевести в более крупный район"». После этого Кузнецова перевели из Раменского райотдела в Кунцево, что открывало блестящие перспективы дальнейшей карьеры. Радзивиловский специально предупредил нового начальника, что при приеме дел от Сорокина не следует обращать внимания на недочеты в документации.
Александр Васильевич Кузнецов происходил из зажиточной крестьянской семьи и действительно в
10 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 352, 390. 22
1918 г. вместе с односельчанами, недовольными продразверсткой, ходил громить волостной исполком, что позже было квалифицировано как бандитизм. Но уже в следующем году, будучи призванным в Красную армию, он вступил в партию большевиков. В деревню больше не вернулся, пошел служить в ОГПУ. Темная строка в биографии преследовала его, в 1931 г. он вновь находился под следствием из-за «участия в антисоветском восстании». Назначение в Кунцево, казалось, ставило на прошлом жирную точку. Новому члену неформального коллектива («завербованному в контрреволюционную организацию», по версии следствия) еще предстояло доказать свою полезность для руководства НКВД Московской области.
«Великий блатмейстер»
Уезжая на Лубянку, Сорокин рекомендовал Кузнецову в качестве правой руки сержанта госбезопасности Виктора Каретникова, с которым сам уже был знаком несколько лет. Карьера последнего заслуживает пристального внимания, ибо является вопиющим нарушением правил и предписаний сталинской системы, а сам Каретников — прямой противоположностью пропагандируемому властями образу чекиста как человека с «холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Мелкобуржуазное происхождение сводило к минимуму его шансы на быстрый служебный рост в органах госбезопасности. И тем не менее Каретников начал трудиться именно там. Шустрый молодой человек, ставший сотрудником для поручений в секретно-политическом отделе представительства ОГПУ по Московской области, быстро стал незаменимым и оброс необходимыми связями. Коллеги называли его «великим блатмейстеромж Сам Каретников позже говорил на допросе, что «моя работа бы-
23
ла сведена исключительно на устройство личных и семейных дел Радзивиловского, Якубовича и Солома-тина (секретарь отдела. — А.В.). Мои взаимоотношения с Радзивиловским, Якубовичем и Соломатиным были настолько близки, что дома у всех них я считался за своего близкого человека, а мать моя для всех семей их шила белье»11.
В марте 1933 г. карьера незаменимого порученца надломилась: он был уволен из органов госбезопасности за «дебош в пьяном виде со стрельбой», учиненный в центре Москвы. При этом Каретников избил милиционера, пытавшегося его утихомирить, но до суда дело не дошло — спасла неприкасаемость вывески ОГПУ и личное заступничество Радзивиловского. Выведенный за штат, Каретников стал платным резидентом Дзержинского райотдела НКВД, начальником которого являлся Сорокин. Перейдя в Кунцево, тот не просто взял с собой Каретникова, но и сделал его оперуполномоченным. Каретников сохранил неформальные отношения со своими бывшими покровителями, продолжал бывать у них в гостях, оказывать разного рода полезные услуги.
Кузнецов сразу понял, что в лице Каретникова он имеет дело с лицом, стоявшим в неформальной иерархии гораздо выше него самого, и смирился с тем, что тот незамедлительно начал играть роль серого кардинала. Такое положение дел пришлось признать и остальным сотрудникам райотдела12. Свеже-испечен-
11 Из допроса Каретникова от 5 февраля 1939 г. Копии
допросов Каретникова и Кузнецова включались в архивно-
следственные дела их жертв при пересмотре и реабилитации
последних.
12 «Кузнецов был у него на поводу и Каретников как хо
тел, так и вертел Кузнецовым» — сообщал в своем рапорте
оперуполномоченный Кунцевского райотдела А.А. Цыганов
(ГАРФ. 10035/1/П-23556).
24
ный сержант госбезопасности, уверенный в силе своих заступников, метил гораздо выше. Берг, встретив однажды Каретникова в здании на Лубянке, спросил у него, почему тот не стал начальником Кунцевского райотдела, после того как оттуда ушел Сорокин. «На это Каретников мне ответил: для того, чтобы работать начальником РО, нужно быть членом ВКП(б), а я еще кандидат в члены ВКП(б). Вот в ближайшее время мне Якубович поможет вступить в партию, а летом назначит меня начальником Кунцевского РО»13. И последний факт из биографии «великого комбинатора»: к началу массовых репрессий, в ходе которых развернется его криминальный талант, Каретникову было только двадцать пять лет.
Штурмовщина без энтузиазма —
районное звено НКВД на начальном этапе
«массовых операций»
С начала 1930-х гг. обеспечением государственной безопасности в Кунцевском районе занимался райотдел Постпредства ОГПУ по Московской области. Оперативная работа в нем велась по двум направлениям: пресечение «кулацких вылазок» в деревнях и «чекистское обслуживание» оборонных предприятий. После реорганизации органов внутренних дел в 1934 г. районный отдел (или отделение) НКВД стал основной и самой массовой ячейкой системы общественной безопасности и контроля за населением, сложившейся в СССР к середине 1930-х гг. В его структуру входили милиция со своими подразделениями, пожарная охрана, бюро записи актов гражданского состояния.
13 Из допроса Берга от 20 января 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).
25
Функции ОГПУ приняло на себя Главное управление государственной безопасности, имевшее структурные подразделения в республиках, краях и областях. В штате райотделов НКВД имелись должности оперативных работников (оперуполномоченных госбезопасности), которые изучали настроения населения, проводили агентурную работу, вели следствие по политическим делам14. Вскоре это направление работы подмяло под себя все остальное, в период репрессий в служебной переписке иногда встречается даже такая формула: «районный отдел Управления государственной безопасности НКВД».
До лета 1937 г., т.е. до начала «массовых операций», в практике органов госбезопасности индивидуально-политические критерии отбора «антисоветских элементов» преобладали над массово-социальными. Агентурные разработки велись на отдельных участников внутрипартийных оппозиций, дореволюционных политических деятелей и партийных активистов, проявлявших общественную активность и сохранявших старые связи. Еще одной категорией жертв первой фазы террора являлись номенклатурные работники, прежде всего в сфере экономики, на которых как на скрытых вредителей возлагалась ответственность за срыв плановых заданий. При том, что само обвинение, если использовать жаргон работников НКВД, «натягивалось», в ходе следствия соблюдались уголовно-процессуальные нормы, такие, как ознакомление с делом обвиняемого перед передачей в суд или во внесудебную инстанцию.
Однако новые веяния из центра чувствовались и на местах. На районном уровне оперативными работниками предпринимались попытки сфабриковать масштабные заговоры шпионов и вредителей по обра-
14 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 34-38. 26
зу и подобию тех, которые были «разоблачены» в ходе первых показательных процессов в августе 1936 и январе 1937 гг. По представлению Каретникова 21 февраля были арестованы члены «контрреволюционно-террористической группы в системе Кунцевского Горсовета». В нее вошли пять конюхов и возчиков городского коммунального хозяйства во главе со своим непосредственным начальством. Хотя следствию не удалось обнаружить ничего, кроме стандартных антисоветских высказываний, Каретников рассчитал точно: кулацкое прошлое «водителей кобыл» и пять судимостей их начальника позволили спецколлегии Мособл-суда завершить процесс обвинительным приговором15. Впрочем, в момент его вынесения уже начались «массовые операции», в рамках которых приговоренным работникам коммунального хозяйства была бы уготована гораздо более жестокая участь.
Дело «возчиков», начатое в Кунцево еще при Сорокине и давшее работникам райотдела необходимый опыт «классового подхода» к отбору жертв, до лета 1937 г. оставалось скорее исключением, нежели правилом. Излишнее служебное рвение Каретникова не находило поддержки «наверху», в управлении НКВД. Так, дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства (МОСП) завершилось осуждением ее руководителей, в то время как «профессора и научные сотрудники из социально чуждой среды» (выражение Кузнецова) остались на свободе.. Так и не были подписаны справки на арест инженеров-строителей находившегося в Кунцево военного завода № 46 после того, как рухнула крыша возводимого ими здания, а также директора текстильной фабрики За-бельского. Уже находясь под следствием, Каретников
15 ГАРФ. 10035/2/23043. Руководитель группы М.Ю. РЫБКИН был позже расстрелян по приговору «тройки».
27
и Кузнецов подавали эти факты как примеры наличия в УНКВД МО заговорщицкой организации, стремившейся «сохранять контрреволюционные кадры».
Ситуация радикально изменилась после появления приказа № 00447, который был подписан наркомом внутренних дел Ежовым 30 июля 1937 г. и дал старт эпохе «массовых операций». Требование «изъятия антисоветских элементов» в масштабах всей страны ставило во главу угла выполнение количественных показателей (лимитов на лишение свободы и расстрел), которые доводились до каждого из республиканских и областных управлений наркомата внутренних дел. Их начальникам на специальных совещаниях в Москве Ежов гарантировал полную безнаказанность16. Можно не сомневаться в том, что контрольные цифры репрессий, подобно плановым заданиям в хозяйственной сфере, дробились и спускались еще ниже, на уровень низовых структур наркомата. Приказ о начале «массовых операций» зачитывался на специальных совещаниях начальникам районных отделов НКВД, а те знакомили с его содержанием оперативный состав.
Какова же была реакция последнего? Нетрудно предположить, что максимальное упрощение уголовно-процессуальных процедур было встречено сотрудниками госбезопасности с одобрением, т.к. позволяло завершить дела со слабой доказательной базой. Их накопилось немало. Как показывал в 1957 г. секретарь Лужского райотдела НКВД В.П. Гринько, «основными материалами, послужившими для начала этих массовых и незаконных репрессий, явились архивные материалы, хранившиеся в архиве отделения и оставшиеся от бывшего райотделения ОГПУ и НКВД. Эти разные
16 См.: Верой и правдой. ФСБ. Страницы истории. Ярославль, 2001. С. 242.
28
официальные или неофициальные материалы, дела были сданы в архив как незаконченные, не получившие своего подтверждения либо малозначительные, в которых отражалась переписка с заграницей, с родственниками, принадлежность к социально чуждым группировкам или просто случайным группам, национальной принадлежности, разным случайным антисоветским действиям, не получившим дальнейшего развития...»17.
Фактически оперативные сотрудники получали свободу рук в определении своих будущих жертв. Жители Кунцево, арестованные за «подозрительные контакты с иностранцами» еще до появления приказа № 00447, попадали под его действие, хотя в самом тексте приказа не было речи о подобных деяниях, считавшихся преступными в 1930-е годы18. Для сельского района важную роль играла антикулацкая направленность предстоявшей операции. Возвращение раскулаченных крестьян на родину воспринималось населением как их реабилитация и вело к новому росту социальной напряженности в деревне. Приказ наркома внутренних дел звал сотрудников госбезопасности в «последний и решительный бой» с кулачеством. В то же время они отдавали себе отчет в том, что «вытягивать» плановые цифры репрессий в городе и де-
17 Цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 121.
18 См. дела немецких специалистов, работавших на
игольном заводе, и их кунцевских знакомых, арестованных
еще в апреле 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-40549; 10035/2/27605,
27609, 28272, 28645). В ряде случаев в обвинительном за
ключении по этим делам содержатся ссылки на приказ
НКВД № 00439, подразумевавший арест всех немцев, рабо
тавших на оборонных заводах. Он тоже трактовался доста
точно широко: так, немка О. Г. Розенберг попала под его
действие только потому, что ее муж работал на оборонном
заводе и был репрессирован ранее (ГАРФ. 10035/1/п-57225).
29
ревне придется низовым структурам НКВД, и готовились к новым испытаниям.
Сразу же после появления приказа № 00447 жизнь в здании райотдела на улице Загорского закипела: срочно переоборудовались комнаты для ведения следственной работы, в подвале устраивались дополнительные камеры для арестованных19. Пожарникам и паспортисткам пришлось потесниться для размещения новых оперативных работников. Так выполнялось решение февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. о расширении аппарата госбезопасности в центре и на местах и пополнении его новыми партийными кадрами. По партийной мобилизации в органы внутренних дел направлялись выпускники и студенты московских вузов, имевшие хоть какое-то отношение к понятию «право»20. После двух-трех месяцев стажировки они приступали к оперативной работе — вербовке агентов, арестам, допросам. Помощник оперуполномоченного сержант А. В. Соловьев, пришедший в Кунцевский райотдел в июле 1937 г., позже описывал в своем рапорте, как его учили вести следствие:
«Спустя два дня после начала моей работы я пошел к бывшему начальнику Кузнецову показать результат своей работы. В кабинете у Кузнецова был и Каретников. Кузнецов, прочитав протоколы вслух, форменным образом осмеял меня, заявляя: "Разве это протокол? Вот, смотри, вот какие показания надо брать с обвиняемых". С этими словами Каретников
19 В делах некоторых кунцевских подследственных есть
отметки о том, что они содержались в камере предваритель
ного заключения райотделения милиции: например, А.А. По
пов с 1 по 8 декабря 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25316).
20 Так, Цыганов был мобилизован в органы госбезопас
ности из Московского института государства и права, в де
кабре 1937 г. начал работу в Кунцевском райотделе, а уже в
феврале самостоятельно вел следствие.
30
дал мне протокол допроса, уже подписанный обвиняемым. Я с большим интересом прочитал этот протокол и, надо сказать, пришел в ужас от того, насколько я еще плохой следователь. Тогда я решил посмотреть, как же ведет следствие Каретников и вечером, зайдя в кабинет, увидел следующую картину: сидит обвиняемый и читает протокол допроса. Прочитав протокол, обвиняемый категорически отказался его подписать, заявляя, что в протоколе нет и доли правды. Тогда Каретников закричал на обвиняемого и кончил тем, что начал применять физическое воздействие, т.е. избивать обвиняемого, заставляя последнего подписать протокол. Дальше я сидеть в кабинете Каретникова не стал, так как для меня стало все ясно, т.е. я научился вести следствие и тут же, подойдя к Кузнецову, заявил, что так работать не буду. Кузнецов начал убеждать, что "в борьбе с врагами все средства хороши и что необходимо очищать Советский Союз от иностранной контрразведки"»21. Уроки «старших товарищей» возымели свое действие: из примерно десяти штатных оперативных работников, работавших в райотделе с июля 1937-го по март 1938 г., не было ни одного, рукоприкладство и издевательства которого не упоминались бы в заявлениях выживших жертв террора. Бесспорным лидером при проведении антикулацкой операции в Кунцевском райотделе НКВД был его ветеран СИ. Рукоданов. Он являлся кадровым сотрудником органов госбезопасности и в апреле 1937 г.
21 Копии рапорта Соловьева, как и других сотрудников Кунцевского райотдела НКВД, датированные концом декабря 1938 г., находятся в большинстве просмотренных архивно-следственных дел, т.к. они использовались в процессе реабилитации жертв политических репрессий в середине 1950-х гг.
31
уже получил первое взыскание за фальсификацию материалов следствия. Осенью того же года его опыт в этой сфере был востребован. Было бы упрощением утверждать, что новые обвинения, как правило, в контрреволюционной агитации создавались Рукодано-вым и его помощниками на пустом месте. Оперативный архив райотдела регулярно пополнялся документами, свидетельствовавшими о брожении в крестьянской среде. Среди них преобладали жалобы на злоупотребления руководителей местных органов власти (сельсоветов), на втором месте находились заявления о притеснениях со стороны вернувшихся из ссылки кулаков. Если горожане писали, как правило, в газеты и партийные инстанции (откуда их письма переправлялись в НКВД), то среди крестьянских жалоб заметно преобладание примитивных «сигналов органам», многие из которых были анонимными.
Материалы следственных дел не дают ответа на вопрос, по каким критериям велась систематизация поступавших писем. Выглядевшие достаточно солидно (и спущенные из других инстанций) просматривались начальником райотдела и «расписывались» для дополнительной проверки тому или иному оперативному сотруднику. «Мелочь», в содержании которой из-за безграмотности авторов трудно было разобраться, сразу же оседала в архиве. Поскольку обвинения были обширными и затрагивали сразу несколько лиц, можно предположить, что письма сортировались не по именам, а по «месту преступных действий», тождественному конкретному предприятию, колхозу или даже отдельной деревне. Дела о контрреволюционной агитации лета—осени 1937 г. начинаются со стандартного раздела: «Материалы учетных данных».
Лишь изредка в этом разделе присутствовали результаты агентурных разработок, т.е. слежки внештат-
32
ных сотрудников НКВД («сексотов») за тем или иным человеком. Они выглядели как выписки из «дела-формуляра», где отмечались даты встреч с агентами, их клички и полученные компрометирующие материалы. Появление приказа № 00447 позволило приступить к тотальной реализации агентурных данных и в то же время ставило точку на этом виде оперативной работы. Для новых разработок, вербовки внештатных сотрудников и регулярных встреч с ними не хватало ни времени, ни кадров.
Предшествовавшая оперативная работа, хотя и носила характер гражданской войны с эксплуататорскими классами, не являлась сплошной фальсификацией. Достаточно привести один пример. С 1933 г. Кунцевским райотделом НКВД проводилась агентурная операция с характерным названием «Пролезшие». Объектом наблюдения выступали председатели колхозов с кулацким прошлым. Тот факт, что именно эти колхозы оказывались в числе самых передовых, не стал для их руководителей гарантией от репрессий. Летом 1937 г. из Москвы поступило распоряжение о скорейшем завершении операции. О том, какое значение ей придавалось, свидетельствовало предложение Якубовича о снятии с этапа уже осужденного К.М. Кульманова для дачи дополнительных показаний22. Следствие, которое вели общими усилиями Каретников и Рукоданов, закончилось смертным приговором для всех 11 обвиняемых23.
22 Кульманов был 28 июля 1937 г. осужден к 7 годам
ИТЛ и уже после этого был вновь перечислен за Кунцев
ским райотделом НКВД. Использование в качестве свидете
ля для дальнейшего «разворота дела» уже приговоренного, в
том числе к расстрелу, являлось достаточно популярным
приемом оперативной работы в период массовых репрессий.
23 ГАРФ. 10035/1/П-46577.
2 — 9179 33
Дело о «пролезших» и их приспешниках, имевшее солидную предысторию, являлось скорее исключением на фоне конвейера антикулацкой операции. Складывается впечатление, что запас агентурных разработок на местах, особенно в сельской местности, был исчерпан еще на номенклатурном этапе репрессий, т.е. в 1936 — первой половине 1937 гг., и позже они не играли сколько-нибудь весомой роли. Материалы, предварявшие в делах этого периода ордер на арест, ограничивались только свидетельскими показаниями. Иногда их дополняли справки о предыдущих судимостях (куда относилась и административная высылка кулаков в 1930—1931 гг.) и негативные характеристики из сельсовета или с места работы. Можно предположить, что все эти документы собирались уже после ареста того или иного человека и датировались задним числом.
Реализация приказа № 00447 в Кунцевском районе затрагивала в основном сельское население, что вписывалось в рамки привьинои для местных сотрудников НКВД борьбы с «вылазками кулачества». Правда, резко выросло количество арестованных, и пропорционально этому стали тоньше отдельные следственные дела, которые сохраняли старую структуру. С августа 1937 г. они отправлялись уже не в Особое совещание НКВД, а на областную «тройку», куда входили начальник УНКВД МО, областной прокурор и секретарь московского комитета ВКП(б). «Тройка» была облечена правом выносить смертные приговоры в соответствии с лимитами, спущенными «сверху» тому или иному региону страны. Основную часть материалов для своей работы она получала от низовых органов госбезопасности.
Аресты в Кунцевском районе проводились по отдельным населенным пунктам, что позволяло обхо-
34
диться наличными силами. 15—19 июня были арестованы первые шесть жителей деревни Матвеевское, 19 августа — 10 крестьян деревни Мневники, 5 сентября — 9 жителей Немчиновки и окрестных сел, 24 сентября — 7 человек из деревни Орлово24. В ночь с 6 на 7 октября производились аресты в поселке Баковка и расположенных неподалеку деревнях Вырубо-во и Измалково. Все арестованные односельчане объединялись в одну «террористическо-диверсантскую группу»25. По такому же принципу проводились аресты и в отдаленных деревнях — Теплом Стане, Тропарево, до которых очередь дошла лишь в январе 1938 г.26
Масштабы репрессий в селах Кунцевского района противоречат мнению американской исследовательницы Ш.Фицпатрик, что «Большой Террор 1937— 1938 гг. в деревне являлся меньшим событием, чем в городе»27. Другое дело, что информация об арестах циркулировала в той или иной деревне или колхозе — в отличие от городской сельские каналы слухов и неформальной информации тянулись только к родне и соседям, и сигнал в них достаточно быстро затухал. Именно рядовые колхозники28, а не местное начальство, репрессировались в рамках приказа № 00447 — очередь последнего придет в марте 1938 г.
24 ГАРФ. 10035/1/П-26331 (Матвеевское), п-61546 (Нем-
чиновка), п-47579 (Мневники), п-31299 (Орлово). См. также
аналогичные групповые «деревенские» дела: п-52089 (Тере
хово), п-31357 (Дудкино), п-74993 (Троице-Голенищево).
25 ГАРФ. 10035/1/П-26915.
26 ГАрф Ю035/2/23854-23857.
27 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная ис
тория Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.
С. 222.
28 «Рядовым колхозникам, которых коснулся Большой
Террор, как правило, грозило скорее исключение из колхо
за, чем арест». Там же. С. 225.
2* 35
Помимо данных оперативного учета состав «кулацкого подполья» во многом зависел от информации представителей органов власти на местах, которые с началом «массовых операций» НКВД получили шанс свести личные счеты с деревенскими недоброжелателями. Это не обещало им спокойной жизни: в деревнях скрыть что-либо было невозможно, и они подвергались обструкции односельчан. Председатель Ваковского сельсовета Оганес Узунов требовал защиты у Кузнецова от разъяренных жен арестованных, заодно прося его «дать Вашим сотрудникам распоряжение не разглашать мою фамилию». Пропаганда его активной «помощи следствию» вела к тому, что в Баковку стали приезжать руководители других сельсоветов и просить Узунова выдать им образцы негативных характеристик29. Советские работники с период массовых репрессий оказывались меж двух огней: тому, кто отказывался сотрудничать с командированным в деревню сотрудником НКВД, указывали на компромат, имевшийся на него самого. В ряде случаев глава советской власти в той или иной деревне изначально планировался на роль организатора контрреволюционного заговора.
По такому сценарию разворачивалась операция по «изъятию антисоветского элемента поселка Нем-чиновка», начавшаяся в конце октября30. Наличие неподалеку от той или иной деревни дач первых лиц государства не только направляло характер обвинения их жителей (террор вместо контрреволюционной агитации), но и тяжесть приговора. Так, к расстрелу были приговорены все восемь крестьян деревни Матвеевское (неподалеку располагалась дача М.И. Калинина), десять жителей Немчиновки (рядом находилась дача
29 ГАРФ. 10035/1/П-34643.
30 См. раздел второй части «Террористы из Немчиновки».
36
СМ. Буденного). В Барвихе находился загородный дом наркома земледелия СССР М.А. Чернова, и с этим обстоятельством родственники репрессированных связывали арест своих близких31.
Коллективный характер деревенских дел лета— осени 1937 г. не являлся проявлением инициативы на местах, а скорее реакцией простых оперативников на непосильные задачи, ставившиеся областным начальством. Оно же определяло тот минимум следственных действий, который необходимо было документировать. Мы не знаем точно, какие установки давались руководителям райотделов в Московском управлении, но в соседней Ярославской области требования к оформлению дел выглядели следующим образом: «Достаточно было лишь справки о "социальной физиономии" арестованного и двух свидетельских показаний, "изобличающих" его. Одновременно дали и другую установку: принимать на "тройку" только групповые дела. В результате этого районные аппараты стали соответственно объединять подготовленные ими дела»32. Такие же указания получали оперативные работники Ленинградской области33.
У нас нет также точных данных о том, принимали ли следователи районного звена прямое участие в определении меры наказания лиц, дела которых отправлялись на «тройку». Это было прерогативой послед-
31 Чернов построил свой дом на живописно расположен
ном участке раскулаченного жителя Барвихи И. В. Тихонова.
Последний был расстрелян уже 14 сентября 1937 г.
32 Верой и правдой. С. 247.
33 «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка
дела на одиночек принимать не будет, так как это результат
плохого следствия. Один человек не может проводить анти
советскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу
единомышленников» (цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч.
С 125).
37
ней, но поскольку вопрос решался на основе представленных из районов обвинительных заключений и составлявшихся параллельно с ними кратких справок, оперативные работники райотделов НКВД влияли на тяжесть приговора. Нельзя исключать и того, что ими особо отмечались лица, которых следовало приговорить к высшей мере наказания. Вероятно, здесь действовал тот же принцип, что и в рамах развернувшихся позже «национальных операций»: «На местах после того, как оперативный сотрудник составлял справку (для представления во внесудебный орган. — А.В.), он же, вместе с начальником отделения или отдела, и предлагал меру осуждения»34.
Московское управление НКВД на еженедельных летучках неоднократно отмечало успехи Кунцевского райотдела в разоблачении «врагов народа», невзирая на их посты и лица. Сорокин лично приезжал к своим вчерашним подчиненным, призывая выполнять и перевыполнять чекистские планы. В свою очередь районное начальство доводило идеологию государственного террора до каждого из оперативных работников. Обстановка в других районах области мало чем отличалась от кунцевской. Согласно показаниям одного из оперативных работников г. Мытищи, в 1937 г. начальник местного райотдела НКВД Харлакевич говорил, что «нам спущен "лимит" на аресты и что каждый из нас должен закончить не меньше одного дела в сутки, а кто не хочет так вести дела, пусть пишет рапорт и он направит его в Московское управление. К этому Харлакевич добавил, что начальник Пушкин-
34 Петров Н.В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. М. 28. Очевидно, здесь имеются в виду все же сотрудники областных управлений, а не райотделов НКВД.
38
ского райотдела, который отказался проводить массовые аресты, был сам арестован»35.
Кузнецов осуществлял общее руководство «массовыми операциями» в Кунцево, которое сводилось к подписанию справок на арест и требованию к своим подчиненным давать за ночь по 6—7 признательных протоколов36. Следственная работа полностью перешла в ведение Каретникова, который стал фактическим заместителем начальника райотдела. Он быстро освоил технологию фальсификаций и, после того как центр тяжести репрессий переместился из деревни в город, сумел оттеснить Рукоданова на второй план. Авторитет Каретникова среди сотрудников райотдела держался на слухах, что он «зять или свояк Якубовичу»37. Для выполнения плана политических репрессий в районе были мобилизованы все имевшиеся резервы. На аресты выезжали не только штатные сотрудники, но и офицеры фельдсвязи, инструкторы пожарной охраны. В целях экономии времени и сил намеченные жертвы вызывались в районное отделение милиции, находившееся в том же здании, и уже в кабинете следователя им предъявлялся ордер на арест.
И в дачном городке Кунцево были свои адреса террора, вполне сопоставимые с печально известным «Домом на набережной» напротив Кремля. Если так называемый частный сектор прочесывался достаточно равномерно и здесь степень репрессий зависела от
35 Показания оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет
рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).
36 Из рапорта оперуполномоченного райотдела Г.Н. Ди
кого от 26 декабря 1938 г. Рапорт Цыганова называет близ
кую цифру: «Кузнецов и Каретников говорили: "Вы сегодня
в ночь должны дать 5 протоколов допросов", что физически
сделать было невозможно».
37 Из показаний заведующего гаражом Кунцевского рай
отдела НКВД Михаила Щаденко (ГАРФ. 10035/1/п-20247).
39
усердия того или иного участкового, то кунцевские заводские поселки в ходе «массовых операций» стали объектом главного удара районных органов госбезопасности. Из бараков фабрики им. КИМа на Бутовский полигон попало пятнадцать человек, из поселка завода № 95 — четырнадцать.
В последнем по числу репрессированных лидировал скромный бревенчатый дом под № 8, где жило заводское начальство. 31 октября 1937 из квартиры № 9 этого дома увели заместителя главного механика украинца М.М. Авдеенко, 23 ноября из квартиры № 11 — инженера латыша И.А. Дейча, 23 декабря из квартиры № 3 — начальника ОТК латыша Э.П.Ве-раксо, 18 января 1938 г. из квартиры № 5 — механика цеха поляка Р.С. Клята. Наконец, 2 февраля в квартире № 12 был арестован главный металлург завода поляк В.И. Дворецкий. Все они были расстреляны.
До первого допроса арестованных держали в камере предварительного заключения милиции на территории райотдела, где условия были совершенно невыносимыми. Осенью 1937 г. арестованных отправляли из Кунцево в Москву только накануне заседания «тройки», а оттуда — в лагерь или на расстрел в Бутово. В случае, если следствие затягивалось, заключенных переводили в московские тюрьмы — Бутырскую, Таганскую и Новинскую. Из-за перегруженности оперативные работники не имели возможности регулярно приезжать туда для проведения дальнейших следственных действий. Случалось, что между первым и вторым допросом, зафиксированными в деле, проходило более полугода. Никаких документов о продлении следствия не составлялось. «Забытые» арестанты испытывали все ужасы тюремного содержания, что должно было стимулировать их готовность подписать вымышленные признания.
40
ТЕРРОР
РАЙОННОГО МАСШТАБА: «MАCCOBblE ОПЕРНЦИИ»
НКВД
В КУНЦЕВСКОМ PАЙOHE МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ
1937-1938 ГГ.
Москва • РОССПЭН
https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_SWEzQ2stNGJsaFk/edit?usp=sharing
ББК 66.3(2Рос)3 В 21
Ватлин А.Ю.
В 21 Террор районного масштаба: «Массовые операции» НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937—1938 гг. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 256 с, ил.
Впервые в исторической науке книга предлагает особый взгляд на историю сталинских репрессий — «взгляд снизу», с точки зрения их конкретных исполнителей на местах. Сеть низовых структур НКВД по всей стране оказалась ключевым звеном, позволившим «вытянуть» контрольные цифры арестов и расстрелов, одобренные на самой вершине власти. Маленькие Лубянки в неприметных городках и поселках получили невиданную власть и полномочия, определяли пульс общественной жизни в 1937—1938 гг. Одна из них — отдел НКВД Кунцевского района, ныне ставшего престижным Юго-Западом российской столицы, — и является предметом настоящего исследования.
Именно здесь абсурдность государственного террора достигала своего абсолюта, торжествовали анкетный принцип и произвол слепого случая. Очная ставка исполнителей «массовых операций» и их жертв, предлагаемая читателю на примере одного района, в котором репрессии достигли особого размаха, ставит острые и неожиданные вопросы: насколько информированы были окрестные жители о происходившем в стенах райотдела НКВД; как чувствовали себя деревенские детективы, превратившиеся в вершителей человеческих судеб; в какой степени происходившее было результатом давления сверху и в какой — местного «ударничества»?
Книга написана на основе анализа архивно-следственных дел, переданных в Государственный архив Российской Федерации. На сегодняшний день это единственный сохранившийся источник, способный достоверно рассказать о «терроре районного масштаба» 1937—1938 гг.
© А.Ю. Ватлин, 2004.
© «Российская политическая
ISBN 5 — 8243 — 0511 — 0 энциклопедия», 2004.
Почему Кунцево? Вместо введения
Современным москвичам, проживающим в престижном районе российской столицы Кунцево, трудно себе представить, что еще полвека назад на этом месте располагался тихий провинциальный городок с тем же названием. Он отличался от сотен своих собратьев разве что узловой железнодорожной станцией да сосновыми рощицами, разбросанными в необъятных дворах довоенной поры. Согласно 35-му тому Большой советской энциклопедии, вышедшему в свет в 1937 г., статус города Кунцево получило лишь в 1925 г., и на двадцатом году советской власти в нем проживало 40 637 жителей.
Местность, лежавшая на крутом правом берегу Москвы-реки к юго-западу от столицы, издавна была связана с большой историей. Вотчиной, давшей название городу, владели вначале бояре Милославские, затем — Нарышкины. Сохранившийся до сего дня дворец (хотя и сильно перестроенный) видел и Екатерину II, и прусского короля Фридриха Вильгельма III. В XIX в. на живописных склонах речушек и оврагов стали возникать дачные поселки, не раз становившиеся местом действия романов классической русской литературы. Позже тургеневских барышень и их пламенных воздыхателей сменили преуспевающие предприниматели и банкиры. Вместе с ними в Кунцево появились первые автомобили, теннисные корты и благотворительные концерты. Владения Нарышкиных перешли в собственность крупного книгоиздателя Солдатенкова.
В 1871 г. через Кунцево прошла Западная железная дорога, связавшая Москву с Минском и Варшавой. Это дало толчок развитию легкой промышленности, появились суконная и клеенчатая фабрики, образы праздных дачников на пристанционных улицах дополнили мастеровые. Тем не менее к началу XX в. старое Кунцево оставалось неприметным поселком, насчитывавшим 74 двора и 496 жителей. Постепенно менялся облик древних русских деревень, окружавших когда-то земли Нарышкиных. Ориентируясь на спрос москвичей, смекалистые крестьяне стали возить в столицу молочные продукты, освоили производство тепличных овощей.
Революция 1917 г. принесла с собой запустение в райский уголок ближайшего Подмосковья. Господа исчезли, людям попроще было в те годы не до отдыха на природе. Некоторые из шикарных дач, национализированных и разделенных на коммунальные квартиры, стали последним пристанищем для своих бывших владельцев, не успевших или не пожелавших выехать за границу. Неподалеку селился рабочий люд, привлеченный возможностью подзаработать в столице или согнанный с насиженных мест в ходе раскулачивания. На склоне оврага неподалеку от Можайского шоссе в 1930-е гг. возник целый городок из землянок, который жители окрестных деревень метко называли «Шанхаем».
А по шоссе, пересекавшему район с востока на запад и ставшему правительственной трассой, точно так же, как и ныне, проносились лимузины очередных хозяев жизни. В пойме реки Сетуни находилась ближняя дача Сталина, и старшее поколение москвичей до сих пор утверждает, что к ней была проложена секретная линия метро. Простые дачники старались подальше обходить территорию за зеленым дощатым забором, которая тщательно охранялась. Их повседневную жизнь определяли иные, обыденные заботы.
Весьма непримечательным был и двухэтажный деревянный дом под номером 5 по улице Загорского, выкрашенный в стандартный салатный цвет. Ему-то и предстоит стать местом, где развернутся события, описанные в этой книге. Здесь располагался Кунцевский райотдел Управления НКВД СССР по Московской области1, ставший в 1937—1938 гг. одной из тысяч шестеренок колоссальной машины государственного террора, запущенной на полные обороты.
При упоминании событий тех лет сразу же приходят на ум показательные процессы в Доме союзов, «расстрельные списки» с именами представителей старой партийной гвардии, подписанные лично Сталиным и другими членами Политбюро, мрачное здание Лубянки и фигура «железного наркома» Ежова. Все эти образы отражают устоявшееся восприятие событий тех лет сквозь призму столичной жизни, с позиции «верхов». В таком же ключе выдержаны научные работы, посвященные деятельности репрессивных ор-
1 Областные структуры НКВД копировали структуру Наркомата внутренних дел СССР. Наряду с Главным управлением государственной безопасности (ГУГБ) в них имелись Управление рабоче-крестьянской милиции (УРКМ), Управление внутренней охраны (УВО), Инспекция противопожарной охраны, Административно-хозяйственный отдел (АХО) и другие подразделения. Поскольку ГУГБ, наследовавшее после создания в 1934 г. союзного наркомата региональные органы политической полиции (ОГПУ), являлось ключевой структурой НКВД в рассматриваемый период, а его деятельность непосредственно курировал начальник областного управления НКВД, мы в дальнейшем для обозначения органов государственной безопасности Московской области в 1937—1938 гг. будем использовать сокращение «УНКВД МО» (подробнее о структуре органов госбезопасности см.: Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД—КГБ. 1917—1960. Справочник. Составители А.И. Ко-курин и Н.В. Петров. М., 1997).
ганов сталинского режима2. Это является необходимым, но не достаточным условием реконструкции хода и масштабов репрессий 1937—1938 гг., которые прокатились «от Москвы до самых до окраин». Появившиеся в последние годы исследования деятельности республиканских и областных органов НКВД3 практически не затрагивают его низового и самого массового — районного звена4.
Однако именно это звено оказалось ключевым, когда речь зашла о «вытягивании» контрольных цифр массовых репрессий, одобренных в Политбюро ЦК ВКП(б)5 и оформленных оперативными приказами наркома внутренних дел. Не имея ни оперативных кадров, ни материальной базы (следственных изолято-
2 Conquest R. Inside Stalin's Secret Police. NKVD Politics
1936-1939. Houndmills, London, 1985; Getty J.Arch, Nau-
mov O.W. The Road to Terror. Stalin and the Self-destruction of
the Bolsheviks, 1932-1939. New Haven and London, 1999. Та
кой подход в полной мере сохраняют и работы отечествен
ных исследователей (см.: Кудрявцев В., Трусов А. Полити
ческая юстиция в СССР. М., 2000).
3 См. например: Тепляков А. Г. Персонал и повседнев
ность Новосибирского УНКВД в 1936—1946 гг. // Минув
шее. Исторический альманах. Вып. 21. М. — СПб., 1997.
4 Исключением является книга Роберты Маннинг о
«большом терроре» в одном из районов Смоленской облас
ти, недавно переведенная на русский язык (Маннинг Р.
Вельский район, 1937 год. Смоленск, 1998). В соответствии
со своей концепцией и архивной базой автор сосредоточи
вает свое внимание на районной организации ВКП(б) как
движущей силе репрессий, признавая одновременно, что
«архивы милиции и НКВД, дела судебных органов все еще
недоступны для исследователей. Поэтому картина террора
конца тридцатых остается неполной. Она больше касается
членов партии, а данные о людях вне партии спорадические
и разрозненные» (с. 8).
5 См.: Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политиче
ской власти в 30-е годы. М., 1996. С. 188-190.
ров, транспорта), руководители райотделов НКВД должны были регулярно поставлять «наверх» агентурные данные, списки потенциальных врагов народа, проводить аресты во вверенном им районе и вести следствие по делам, не вызывавшим интереса у областного или московского начальства. От них требовали одного: «дать цифру», обещая безнаказанность и повышение по службе в случае выполнения планов по арестам и признаниям.
Именно здесь абсурдность сталинских репрессий достигала своего абсолюта, торжествовали анкетный принцип и произвол слепого случая. При этом следует помнить, что большинству советских граждан пришлось почувствовать на себе всесилие тоталитарного государства именно через террор районного масштаба. О нем практически не бьшо речи ни в докладе Хрущева на XX съезде партии, ни в литературных воспоминаниях тех, кто вернулся живым из сталинских лагерей. Но люди хранили память о произволе преступной власти, настигшем не абстрактных врагов народа в далекой или близкой Москве, а их собственных родных, друзей, близких.
Только в Московской области после выделения в конце сентября 1937 г. из ее состава Тульской и Рязанской областей оставалось 52 административных района. В свою очередь сама столица делилась на два десятка внутригородских районов. Население столичного региона составляло в предвоенные годы около 3,8 млн. человек (без Москвы). Таким образом, по грубым оценкам, каждая из низовых структур НКВД, не считая его подразделений на транспорте, военных объектах и в местах заключения, приходилась на 60—70 тыс. советских граждан. Столь плотный охват населения «чекистским обслуживанием» стал главной причиной, обеспечившей внезапность и размах репрессий.
Книга, посвященная государственному террору «районного масштаба», выросла из работы, проведенной автором в составе общественной группы по увековечению памяти жертв политических репрессий при правительстве Москвы, которая занимается подготовкой мартиролога погребенных в Бутово6. В этом подмосковном местечке с августа 1937-го по октябрь 1938 г. расстреляли более 20 тыс. человек. Большая часть дел по «антигосударственным преступлениям», которые привели их жертв на Бутовский полигон, была сфабрикована сельскими и городскими райотделами УНКВД МО. Можно быть уверенным в том, что столичный регион в этом плане являлся правилом, а не исключением. Это подтверждают данные региональных книг памяти жертв политических репрессий советского периода, появившихся в последние годы. Зачастую их составители придерживаются порайонного принципа, хотя, к сожалению, не объясняют причин такого подхода7.
В условиях, когда архивные фонды низовых структур Наркомата внутренних дел за предвоенный период не сохранились8, следственные дела жертв
6 Бутовский полигон. 1937—1938. Книга Памяти жертв
политических репрессий. Вып. 1—6. М., 1997—2002.
7 См. например: Книга памяти жертв политических ре
прессий Ульяновской области. Т. 1, 2. Ульяновск, 1996,
2000. Составитель книги памяти расстрелянных в карель
ском урочище Сандармох Юрий Дмитриев, обращаясь к чи
тателям, указывает, что «списки намеренно сгруппированы
по месту проживания на момент ареста. Отыскивая дорогие
для Вас имена, Вы вынужденно будете искать зачастую не
существующие сельсоветы и навсегда утраченные деревни и
деревеньки» (Место расстрела Сандармох. Петрозаводск,
1999. С. 3).
8 Срок хранения служебной документации районных от
делов внутренних дел был определен в 20 лет, кроме того, ее
значительная часть уничтожена осенью 1941 г. при подго
товке эвакуации Москвы.
8
террора районного масштаба, которые полагалось «хранить вечно», остаются практически единственным источником для реконструкции его истории. В ходе реабилитации 1950-х гг. они были дополнены выписками из показаний осужденных сотрудников местных органов НКВД. Последним была отведена роль «стрелочников» в клановой борьбе руководителей наркомата, развернувшейся после смены Ежова Берией. На допросах они давали развернутые показания об атмосфере, царившей в органах госбезопасности в тот период, о давлении начальства и методах выполнения спущенных сверху «контрольных цифр».
Впрочем, и к этим признаниям следует относиться осторожно — методы их выбивания практически не изменились по сравнению с 1937—1938 гг. В отличие от верхушки аппарата госбезопасности9 мы не знаем ни биографий его сержантов и лейтенантов, ни того, как они жили и что они чувствовали, выполняя и перевыполняя чудовищные приказы о «массовых операциях». Лишь те из них, кто выжил и впоследствии дослужился до высоких постов, стали объектом интереса мемуаристов10. Материалы одного района не дают достаточного материала для обобщений, но рисуют достаточно яркие образы сотрудников госбезопасности низового звена.
В отличие от остальных регионов Московская область не делилась на оперативные сектора, которые координировали проведение «массовых операций». Каждый райотдел НКВД напрямую докладывал обла-
9 Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД,
1934-1941. Справочник. М., 1999.
10 См. например, биографию начальника Лужского рай
отдела НКВД Ленинградской области, а впоследствии за
местителя министра внутренних дел Н.К. Богданова,
написанную его сыном (Богданов Ю.Н. Строго секретно.
30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД. М., 2002).
стному управлению об их ходе. Выбор в качестве объекта исследования Кунцевского района определен прежде всего тем, что здесь беспредел местных сотрудников госбезопасности достиг особого размаха и стал предметом специального разбирательства. Сохранились рапорты и выдержки из показаний оперативных сотрудников райотдела, протоколы допросов его руководителей — Александра Васильевича Кузнецова и Виктора Петровича Каретникова. Оба были арестованы уже летом 1938 г., и их показания планировалось использовать для фальсификации масштабного троцкистского заговора в Московском управлении НКВД. Материалы следствия по их делам, завершившегося смертным приговором, весьма информативны. Они позволяют не только реконструировать механизм террора на районном уровне, но и выявить его зависимость от указаний вышестоящих инстанций, оценить роль «неформальных» связей в кадровой политике наркомата, определить степень свободы его отдельных сотрудников в проведении репрессий.
Кунцевский район с населением около 200 тыс. человек, в состав которого входил один город и 38 сельских советов, можно назвать типичным для Центрального региона России в межвоенный период11. Это позволит использовать полученные данные по репрессиям для исследований более широкой проблематики, хотя их сопоставление с другими, более «спокойными» районами оказалось бы совсем не лишним.
Наконец, выбор Кунцево связан с относительной изученностью архивно-следственных дел, ставших результатом деятельности местного райотдела НКВД в 1937—1938 гг. Использование компьютерной базы
11 См.: СССР. Административно-территориальное деление союзных республик. М., 1938. С. 62.
10
данных жертв политических репрессий столичного региона12 позволило выявить около 300 жителей Кунцевского района, расстрелянных в 1937—1938 гг. Их имена дали толчок для поиска остальных жертв райотдела НКВД, т.к. в большинстве своем сфабрикованные его сотрудниками дела о политических преступлениях были групповыми, и лишь «верхушка» мифических шпионских или террористических организаций получала высшую меру наказания.
Фонд архивно-следственных дел по политическим преступлениям был в середине 1990-х гг. передан из Управления ФСБ по Москве и Московской области в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)13. Изучение подлинных документов, в которых соседствовали подписи жертв и палачей, где за стандартным обвинительным заключением и незаметной ленточкой справки о расстреле следовали десятки документов, посвященных реабилитации, стало настоящей школой работы с историческими источниками. Без этого трудно почувствовать дух эпохи, каким бы тяжелым он ни был, да и вообще решиться на исследование, посвященное «большому террору», пусть даже в масштабе отдельно взятого района. Большинство архивных папок при просмотре находилось в еще необработанном состоянии и не имело сплошной нумерации листов, поэтому в сносках к тексту автор был вынужден ограничиться только указанием номера самого дела.
12 Компьютерная база данных «Жертвы политических
репрессий, расстрелянные и захороненные в Москве и Мос
ковской области в период с 1918 по 1953 год» составлена
Музеем и Общественным центром «Мир, прогресс, права
человека» им. Андрея Сахарова.
13 ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1-2.
11
Список жертв Кунцевского райотдела НКВД за период с лета 1937-го по весну 1938 г., опубликованный в приложении, включает в себя более 560 имен. И тем не менее его нельзя назвать полным даже применительно к расстрелянным14. Это связано с рядом обстоятельств. Нередко при допросах арестованные, работавшие на оборонных заводах, называли только их номер без указания местонахождения. Некоторые из них, прежде всего начальство и инженеры, приезжали на работу в Кунцево из Москвы и таким образом не попали в выборку по месту жительства. Кроме того, в практике райотдела имелись факты преследования по политическим преступлениям лиц, не имевших отношения к району, будь то простые бродяги или пассажиры на железнодорожной станции. Однако это единичные случаи, которые не изменят общей картины жертв «первой категории» в Кунцевском районе.
Значительно сложнее поиск имен тех, кто получил приговор к заключению в лагерь или был освобожден после прекращения «массовых операций». К сожалению, не сохранилась служебная документация, «привязывающая» то или иное следственное дело к соответствующему подразделению НКВД. Для выявления всех жертв террора в этом районе необходимо обращение к справочным картотекам, находящимся в ФСБ и МВД, сплошной просмотр архивно-следственных дел, переданных на государственное хранение. Согласно показаниям начальника райотдела Кузнецова, всего по политическим обвинениям им было арестовано около 1000 человек. Эта цифра не представляется слишком преувеличенной.
14 Их краткие биографии имеются в выпусках книги памяти «Бутовский полигон» и в базе данных музея Сахарова, размещенной в Интернете по адресу: http//:memory/sak-harov-center.ru.
12
При проведении «массовых операций» число расстрелянных составляло примерно треть от числа осужденных, как и предписывалось лимитами, спущенными «сверху». Даже если сделать поправку на «ударничество» кунцевских сотрудников госбезопасности, верхняя граница количества репрессированных в тысячу человек вряд ли будет достигнута. В любом случае исследователям предстоит еще большая работа для того, чтобы «всех поименно назвать». Только после этого можно будет говорить о полной картине репрессий 1937—1938 гг. в Кунцевском районе, о понимании их движущих сил и исполнительного механизма.
Но даже приведенный список позволяет сделать важные выводы: прежде всего бросается в глаза пик арестов в марте 1938 г. (около трети всех репрессированных) и их внезапное прекращение в начале апреля. В списке можно выделить около 40 родственных групп — это не только муж и жена, но и братья, племянники, родители и дети. Как правило, их объединяли в одну шпионскую или контрреволюционную сеть и арестовывали вместе, но иногда репрессии проводились по разным категориям. В Кунцевском районе гораздо больше, чем в целом по московскому региону, оказался процент репрессированных женщин15. Это только первые замечания, но они дополняют выводы, которые будут сделаны ниже.
Книга не появилась бы на свет без поддержки коллег и друзей, делившихся со мной своими архивными
15 Женщины составляют около 8% от общего числа жертв, отправленных на расстрел Кунцевским райотделом НКВД, в то время как по выборке из Бутовского мартиролога эта цифра составляет 3,6% (McLoughlin В. Vernichtung des Fremden: «Der grosse Terror» in der UdSSR 1937/1938. Neue russische Publikationen // Jahrbuch fur historische Kommunismusforschung, 2000/2001. Berlin, 2001. S. 78).
13
находками, помогавших ценными советами и просто убеждавших в необходимости изучения столь «непрестижной» ныне темы. В наших спорах рождалась если не сама истина, то, по меньшей мере, направление движения к ней. Невозможно упомянуть всех, но хотелось бы выразить мою признательность Н.С. Мусиенко, Л.А. Го-ловковой, Н.С. Грищенко, Л.К. Карловой, А.И. Михайловой, Д.Ч. Нодия, Н.В. Петрову, А.Б. Роганскому, Ю.Т. Туточкину, Ф. Маклафлину, Р. Мюллеру, В. Хе-делеру, М. Юнге. Ряд исторических фотографий Кунцевского района предоставлен для публикации книги краеведом М.П. Простовым.
Часть 1. Исполнители
Питомник чекистских кадров
Примыкавший к столице Кунцевский район, где располагались дачи Сталина и партийных руководителей рангом поменьше, находился на особом счету в центральном аппарате НКВД, и все происходившее в нем было погружено в атмосферу тотального контроля. Было и еще одно обстоятельство, способствовавшее превращению Кунцевского райотдела в питомник чекистских кадров. Сюда частенько наведывалось «развеяться» областное начальство, и на должность радушного хозяина требовался человек, посвященный в негосударственные тайны. Работавшие на этом посту офицеры рассматривали его как трамплин для дальнейшей карьеры, предпочитая ездить на работу в скромный особнячок на улице Загорского из своих московских квартир.
Накануне и в ходе «большого террора» кунцевский трамплин не давал осечек. До мая 1936 г. райотделом заведовал Яков Дмитриевич Багликов, ставший позже и.о. начальника второго отдела ГУГБ УНКВД МО. Его сменил Иван Григорьевич Сорокин, который уже через полгода перебрался из Кунцево на Лубянку, в аппарат областного управления госбезопасности. Еще один бывший сотрудник Кунцевского райотдела, оперуполномоченный Исай Давыдович Берг летом 1937 г. получил завидный пост начальника административно-хозяйственного отдела (АХО) УНКВД МО.
Что, кроме места службы в Кунцево, объединяло всех этих людей? Тот факт, что каждое повышение по
15
службе было следствием серьезных упущений на прежнем месте работы. Так, Багликов покинул Кунцево после того, как пытался помешать следственным действиям районной прокуратуры в отношении кунцевского нотариуса, являвшегося его близкой знакомой. Работавшая в райотделе комиссия УНКВД МО не нашла в его действиях очевидного криминала, однако сочли за лучшее перевести Багликова в дальний, Егорьевский райотдел внутренних дел1. Наверное, более важным аргументом в пользу такого решения стал развал оперативной работы, которую Багликов перепоручил своему заместителю по вопросам госбезопасности, а заодно и неформальному порученцу Бергу.
Сменивший Багликова Сорокин в свою очередь был переведен в Кунцево из Дзержинского райотдела НКВД Москвы в связи со случившимся там пожаром. Первым делом он уволил Берга, заявив кунцевским сотрудникам, что с его уходом «воздух станет чище». Однако Берг, как и его окружение, оказался непотопляемым и стал начальником райотдела внутренних дел в Верейском районе Подмосковья. Его дальнейший взлет в аппарат УНКВД МО был связан с сигналами о применении неправомерных методов ведения следствия, которые тоже предпочли не предавать огласке2.
Очевидный кадровый застой первой половины 1930-х гг., который историки ревизионистского направления считают одним из мотивов «большой чистки», в полной мере затронул и органы госбезопасности. Нежелание начальства жертвовать пусть даже проштрафившимися, но «своими» сотрудниками порождало у последних не только личную преданность «верхам», но и высокомерное отношение к «низам», чувство безнаказанности по отношению к тому, что
1 ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. п-7698. Далее используется
следующее сокращение: 10035/1/П-7698.
2 ГАРФ. 10035/1/П-67528.
16
творилось в пределах их собственной компетенции. Без учета этого фактора трудно понять готовность сотрудников НКВД к соучастию в репрессиях против своих сограждан, достигших пика к 1937 г.
Выходцев из Кунцевского райотдела НКВД объединяло не только участие в кадровой карусели и наличие компромата в личном деле (как правило, его портило непролетарское социальное происхождение). Решающее значение имела их близость команде Александра Павловича Радзивиловского, занимавшего с марта 1935-го по июль 1937 г. пост заместителя начальника УНКВД Московской области. Складывается впечатление, что кадры с червоточинкой ценились особенно высоко, ибо готовы были беспрекословно выполнять любые указания начальства, осведомленного об их темном прошлом. Арестованный в 1938 г. начальник отдела кадров управления Иван Петрович Фаворов показывал на допросе: «Радзивиловский предложил мне составить ему подробные списки по личным делам на сотрудников УНКВД МО, на коих имеется компрометирующий материал. ...Дней через 15—20 мною были составлены списки на 150—180 человек (точно не помню) и я передал их Радзивилов-скому в январе 1937 г. Тогда же Радзивиловский дал мне установку, чтобы в работе отдела кадров проводить линию, направленную на сохранение оперработников, на которых имелись серьезные компрометирующие материалы»3.
Даже с поправкой на корректировку допросов в выгодном для следствия свете этот эпизод показывает, что в кадровую политику руководителей НКВД Московской области фактически переносились методы вербовки секретных сотрудников. Информация о «темных пятнах» в биографии того или иного подчи-
3 Из допроса Фаворова от 20 января 1939 г.
17
ненного гарантировала его абсолютную преданность, позволяла поручать ему выполнение заданий, выходивших за рамки служебных. Она же выступала благодатной почвой для складывания неформальных групп взаимной поддержки.
Данные из других сфер партийно-государственной жизни 1930-х гг. свидетельствуют о том, что формирование своего рода профессиональных кланов было характерно не только для органов госбезопасности. Высокая динамика социальной жизни превращала карьерный рост в «советскую рулетку»: один неверный шаг мог перечеркнуть все прошлые заслуги. Партийный или государственный чиновник был окружен сонмом проверяющих инстанций, каждая их которых без труда могла найти в его работе и компромат, и криминал. В этих условиях отбор «своих людей» и их круговая порука выступали защитной реакцией номенклатурных кадров на неблагоприятные условия окружающей среды.
Вопреки партийным чисткам и репрессиям группы «своих людей», противостоящих внешнему миру и знающих друг о друге достаточно, для того чтобы внушать взаимный страх и уважение, постоянно разрастались. Их общие интересы не ограничивались делами службы — профессиональные кланы объединяло и совместное проведение досуга, как правило, не вписывавшееся в представления о большевистской морали. Кутежи, пьянки являлись не просто показателем низкого культурного уровня новых кадров, они снимали психологическое напряжение постоянной штурмовщины, которая сопровождала каждый поворот генеральной линии ВКП(б).
Правой рукой Радзивиловского являлся Григорий Матвеевич Якубович, который под его руководством совершил головокружительную карьеру от помощника
18
начальника отдела до заместителя главы УНКВД МО. Он активно устанавливал «неформальные связи» с Кунцевским райотделом внутренних дел: в одном из его зданий, предназначенном для проживания сотрудников, поселилась родственница Якубовича. Комнату в ее квартире занимал, в свою очередь, сам Багликов. Подобные факты вызывали глухие протесты простых оперативников — этот эпизод фигурировал в ряде заявлений, отправленных ими в УНКВД. «Для сестры Якубовича Багликов отдал отдельную квартиру, тогда как мы, сотрудники НКВД по Кунцевскому отделу, валялись по 7 месяцев у себя в кабинетах на диванах»4. Разбирательство закончилось в 1936 г. увольнением автора вышеприведенных строк из органов НКВД.
Высокие гости из Москвы частенько наведывались в Кунцево, их жен и знакомых районные чекисты устраивали в местные дома отдыха. Отметим, что на территории района, неподалеку от Одинцово, находилась дача самого Радзивиловского, за «чекистское обслуживание» которой отвечал Берг. «Семейственность, бытовое и моральное разложение», которое позже признавал он сам и другие арестованные сотрудники органов госбезопасности5, не ограничивались одним районом или наркоматом. Скорее это было своеобразное отражение процесса складывания новой политической элиты, который не поддавался контролю верховной власти.
В резолюции февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. отмечалось, что на руководящие должности в аппарате НКВД «во многих случаях люди выдвигались не по признакам их преданности партии,
4 ГАРФ. 10035/1/П-7698.
5 Из показаний Берга от 16 декабря 1938 г. (ГАРФ.
10035/1/П-67528).
19
способностям и знанию дела, а по признакам угодничества и подхалимства. В результате этого в отдельные звенья органов государственной безопасности проникли чуждые и преступные элементы»6. Однако борьба с ними, как показывала ситуация в Кунцевском районе, и до, и после грозных решений партийного руководства сводилась к простой перетасовке кадров.
Еще одним фактором, способствовавшим расцвету устойчивых групп, связанных как служебными, так и неформальными отношениями, была невиданная служебная мобильность руководящих кадров, связанная с постоянными бросаниями в «прорыв» и прочей штурмовщиной. Достаточно посмотреть на послужной список любого из руководителей НКВД в 1930-е гг., чтобы увидеть, что он недолго задерживался на одном месте7. Чтобы справиться с очередным заданием партии и правительства, каждый начальник высокого ранга таскал за собой со стройки на стройку, из учреждения в учреждение свиту верных людей, на которых мог положиться. Это позволяло максимально быстро наладить нормальную работу на новом месте и отгородиться от враждебного отношения к «чужаку»8.
Так, после перевода в Иваново летом 1937 г. Рад-зивиловский пытался увести за собой проверенные кадры из Московского Управления НКВД. Согласно показаниям того же Берга, это выглядело следующим
6 Цит. по: Вопросы истории. 1995. № 2. С. 22—25.
7 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч.
8 О десанте сибирских чекистов в Москву после того, как
Леонид Михайлович Заковский стал начальником УНКВД
МО, см.: Тепляков А.Г. Указ. соч. С. 68—113. О клановости
в руководстве органов внутренних дел Украины см.: Бело-
конь С. Массовый террор как метод государственного
управления в СССР (1917—1941). Киев, 1999 (на укр.
языке).
20
образом: «Радзивиловский меня хорошо знал как "своего" человека и работая уже в Ивановской области начальником УНКВД, он, будучи в командировке в Москве при встрече с Реденсом (новый начальник УНКВД МО. — А.В.) на стадионе «Динамо» в присутствии меня просил у последнего отпустить меня работать к нему в Иваново, а потом, когда Реденс ему в этом отказал, Радзивиловский порекомендовал устроить меня на должность начальника АХО УНКВД МО»9. Берг, за которым тянулся шлейф административных взысканий, разом превратился из «мелкой сошки» — помощника секретаря начальника областного управления наркомата — в человека с солидной должностью. Именно он будет обустраивать Бутовский полигон для массовых расстрелов жителей Москвы и Подмосковья, а также обеспечивать его бесперебойное функционирование.
Клановость в «верхах» процветала вопреки официальной установке на то, что у большевиков «перед партией не может быть секретов». С этим, вероятно, была связана патологическая ненависть Сталина к «героям ведомственности», которые за спиной у партии и ее вождя проводят свою собственную линию. Оказалось, что кадры действительно решают все — именно они, а не Сталин. Правда, в его трактовке основой такого поведения выступали разного рода внутрипартийные уклоны, «меньшевистские шатания» и т.п. Такой подход дал идеологическое обоснование первой фазе репрессий (1936—1937 гг.), обращенных прежде всего против представителей партийно-государственного аппарата.
Номенклатурные кланы на производстве и в государственном управлении СССР трансформировались в контрреволюционные группы и шпионские сети, об-
9 Из показаний Берга от 29 декабря 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).
21
легчая работу оперативным сотрудникам НКВД всех уровней. Вскоре, после смены Ежова Берией, пришел и их черед. Не миновала чаша сия и команду, сложившуюся еще в начале 1930-х гг. в секретно-политическом отделе Московского представительства ОГПУ. Впрочем, с некоторыми соратниками Радзиви-ловский был знаком гораздо раньше. Уже упоминавшийся Сорокин начал работать с ним еще в 1925 г. в Крыму10. Тот факт, что Сорокин на некоторое время оказался начальником Кунцевского райотдела НКВД, предопределил складывание там своего рода филиала клана Радзивиловского—Якубовича за пределами столицы. Благодаря трансформации в «контрреволюционный троцкистский заговор», детально зафиксированный в материалах следственных дел 1938—1939 гг., мы сможем проследить некоторые линии недолгой жизни этого неформального объединения.
Продолжим цитировать Фаворова: «В марте 1937 г. в отдел кадров поступил компромат на Кузнецова, что он сын кулака и участвовал в восстании. Я его вызвал, он очень нервничал, заявил, что "мне остается только застрелиться". Через 15 мин. после его ухода позвонил Радзивиловский и попросил зайти с делом Кузнецова. Посмотрев его, заявил: "Ничего особенного в деле нет, Кузнецов наш человек, его нужно перевести в более крупный район"». После этого Кузнецова перевели из Раменского райотдела в Кунцево, что открывало блестящие перспективы дальнейшей карьеры. Радзивиловский специально предупредил нового начальника, что при приеме дел от Сорокина не следует обращать внимания на недочеты в документации.
Александр Васильевич Кузнецов происходил из зажиточной крестьянской семьи и действительно в
10 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 352, 390. 22
1918 г. вместе с односельчанами, недовольными продразверсткой, ходил громить волостной исполком, что позже было квалифицировано как бандитизм. Но уже в следующем году, будучи призванным в Красную армию, он вступил в партию большевиков. В деревню больше не вернулся, пошел служить в ОГПУ. Темная строка в биографии преследовала его, в 1931 г. он вновь находился под следствием из-за «участия в антисоветском восстании». Назначение в Кунцево, казалось, ставило на прошлом жирную точку. Новому члену неформального коллектива («завербованному в контрреволюционную организацию», по версии следствия) еще предстояло доказать свою полезность для руководства НКВД Московской области.
«Великий блатмейстер»
Уезжая на Лубянку, Сорокин рекомендовал Кузнецову в качестве правой руки сержанта госбезопасности Виктора Каретникова, с которым сам уже был знаком несколько лет. Карьера последнего заслуживает пристального внимания, ибо является вопиющим нарушением правил и предписаний сталинской системы, а сам Каретников — прямой противоположностью пропагандируемому властями образу чекиста как человека с «холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Мелкобуржуазное происхождение сводило к минимуму его шансы на быстрый служебный рост в органах госбезопасности. И тем не менее Каретников начал трудиться именно там. Шустрый молодой человек, ставший сотрудником для поручений в секретно-политическом отделе представительства ОГПУ по Московской области, быстро стал незаменимым и оброс необходимыми связями. Коллеги называли его «великим блатмейстеромж Сам Каретников позже говорил на допросе, что «моя работа бы-
23
ла сведена исключительно на устройство личных и семейных дел Радзивиловского, Якубовича и Солома-тина (секретарь отдела. — А.В.). Мои взаимоотношения с Радзивиловским, Якубовичем и Соломатиным были настолько близки, что дома у всех них я считался за своего близкого человека, а мать моя для всех семей их шила белье»11.
В марте 1933 г. карьера незаменимого порученца надломилась: он был уволен из органов госбезопасности за «дебош в пьяном виде со стрельбой», учиненный в центре Москвы. При этом Каретников избил милиционера, пытавшегося его утихомирить, но до суда дело не дошло — спасла неприкасаемость вывески ОГПУ и личное заступничество Радзивиловского. Выведенный за штат, Каретников стал платным резидентом Дзержинского райотдела НКВД, начальником которого являлся Сорокин. Перейдя в Кунцево, тот не просто взял с собой Каретникова, но и сделал его оперуполномоченным. Каретников сохранил неформальные отношения со своими бывшими покровителями, продолжал бывать у них в гостях, оказывать разного рода полезные услуги.
Кузнецов сразу понял, что в лице Каретникова он имеет дело с лицом, стоявшим в неформальной иерархии гораздо выше него самого, и смирился с тем, что тот незамедлительно начал играть роль серого кардинала. Такое положение дел пришлось признать и остальным сотрудникам райотдела12. Свеже-испечен-
11 Из допроса Каретникова от 5 февраля 1939 г. Копии
допросов Каретникова и Кузнецова включались в архивно-
следственные дела их жертв при пересмотре и реабилитации
последних.
12 «Кузнецов был у него на поводу и Каретников как хо
тел, так и вертел Кузнецовым» — сообщал в своем рапорте
оперуполномоченный Кунцевского райотдела А.А. Цыганов
(ГАРФ. 10035/1/П-23556).
24
ный сержант госбезопасности, уверенный в силе своих заступников, метил гораздо выше. Берг, встретив однажды Каретникова в здании на Лубянке, спросил у него, почему тот не стал начальником Кунцевского райотдела, после того как оттуда ушел Сорокин. «На это Каретников мне ответил: для того, чтобы работать начальником РО, нужно быть членом ВКП(б), а я еще кандидат в члены ВКП(б). Вот в ближайшее время мне Якубович поможет вступить в партию, а летом назначит меня начальником Кунцевского РО»13. И последний факт из биографии «великого комбинатора»: к началу массовых репрессий, в ходе которых развернется его криминальный талант, Каретникову было только двадцать пять лет.
Штурмовщина без энтузиазма —
районное звено НКВД на начальном этапе
«массовых операций»
С начала 1930-х гг. обеспечением государственной безопасности в Кунцевском районе занимался райотдел Постпредства ОГПУ по Московской области. Оперативная работа в нем велась по двум направлениям: пресечение «кулацких вылазок» в деревнях и «чекистское обслуживание» оборонных предприятий. После реорганизации органов внутренних дел в 1934 г. районный отдел (или отделение) НКВД стал основной и самой массовой ячейкой системы общественной безопасности и контроля за населением, сложившейся в СССР к середине 1930-х гг. В его структуру входили милиция со своими подразделениями, пожарная охрана, бюро записи актов гражданского состояния.
13 Из допроса Берга от 20 января 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-67528).
25
Функции ОГПУ приняло на себя Главное управление государственной безопасности, имевшее структурные подразделения в республиках, краях и областях. В штате райотделов НКВД имелись должности оперативных работников (оперуполномоченных госбезопасности), которые изучали настроения населения, проводили агентурную работу, вели следствие по политическим делам14. Вскоре это направление работы подмяло под себя все остальное, в период репрессий в служебной переписке иногда встречается даже такая формула: «районный отдел Управления государственной безопасности НКВД».
До лета 1937 г., т.е. до начала «массовых операций», в практике органов госбезопасности индивидуально-политические критерии отбора «антисоветских элементов» преобладали над массово-социальными. Агентурные разработки велись на отдельных участников внутрипартийных оппозиций, дореволюционных политических деятелей и партийных активистов, проявлявших общественную активность и сохранявших старые связи. Еще одной категорией жертв первой фазы террора являлись номенклатурные работники, прежде всего в сфере экономики, на которых как на скрытых вредителей возлагалась ответственность за срыв плановых заданий. При том, что само обвинение, если использовать жаргон работников НКВД, «натягивалось», в ходе следствия соблюдались уголовно-процессуальные нормы, такие, как ознакомление с делом обвиняемого перед передачей в суд или во внесудебную инстанцию.
Однако новые веяния из центра чувствовались и на местах. На районном уровне оперативными работниками предпринимались попытки сфабриковать масштабные заговоры шпионов и вредителей по обра-
14 См.: Петров Н.В., Скоркин К.В. Указ. соч. С. 34-38. 26
зу и подобию тех, которые были «разоблачены» в ходе первых показательных процессов в августе 1936 и январе 1937 гг. По представлению Каретникова 21 февраля были арестованы члены «контрреволюционно-террористической группы в системе Кунцевского Горсовета». В нее вошли пять конюхов и возчиков городского коммунального хозяйства во главе со своим непосредственным начальством. Хотя следствию не удалось обнаружить ничего, кроме стандартных антисоветских высказываний, Каретников рассчитал точно: кулацкое прошлое «водителей кобыл» и пять судимостей их начальника позволили спецколлегии Мособл-суда завершить процесс обвинительным приговором15. Впрочем, в момент его вынесения уже начались «массовые операции», в рамках которых приговоренным работникам коммунального хозяйства была бы уготована гораздо более жестокая участь.
Дело «возчиков», начатое в Кунцево еще при Сорокине и давшее работникам райотдела необходимый опыт «классового подхода» к отбору жертв, до лета 1937 г. оставалось скорее исключением, нежели правилом. Излишнее служебное рвение Каретникова не находило поддержки «наверху», в управлении НКВД. Так, дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства (МОСП) завершилось осуждением ее руководителей, в то время как «профессора и научные сотрудники из социально чуждой среды» (выражение Кузнецова) остались на свободе.. Так и не были подписаны справки на арест инженеров-строителей находившегося в Кунцево военного завода № 46 после того, как рухнула крыша возводимого ими здания, а также директора текстильной фабрики За-бельского. Уже находясь под следствием, Каретников
15 ГАРФ. 10035/2/23043. Руководитель группы М.Ю. РЫБКИН был позже расстрелян по приговору «тройки».
27
и Кузнецов подавали эти факты как примеры наличия в УНКВД МО заговорщицкой организации, стремившейся «сохранять контрреволюционные кадры».
Ситуация радикально изменилась после появления приказа № 00447, который был подписан наркомом внутренних дел Ежовым 30 июля 1937 г. и дал старт эпохе «массовых операций». Требование «изъятия антисоветских элементов» в масштабах всей страны ставило во главу угла выполнение количественных показателей (лимитов на лишение свободы и расстрел), которые доводились до каждого из республиканских и областных управлений наркомата внутренних дел. Их начальникам на специальных совещаниях в Москве Ежов гарантировал полную безнаказанность16. Можно не сомневаться в том, что контрольные цифры репрессий, подобно плановым заданиям в хозяйственной сфере, дробились и спускались еще ниже, на уровень низовых структур наркомата. Приказ о начале «массовых операций» зачитывался на специальных совещаниях начальникам районных отделов НКВД, а те знакомили с его содержанием оперативный состав.
Какова же была реакция последнего? Нетрудно предположить, что максимальное упрощение уголовно-процессуальных процедур было встречено сотрудниками госбезопасности с одобрением, т.к. позволяло завершить дела со слабой доказательной базой. Их накопилось немало. Как показывал в 1957 г. секретарь Лужского райотдела НКВД В.П. Гринько, «основными материалами, послужившими для начала этих массовых и незаконных репрессий, явились архивные материалы, хранившиеся в архиве отделения и оставшиеся от бывшего райотделения ОГПУ и НКВД. Эти разные
16 См.: Верой и правдой. ФСБ. Страницы истории. Ярославль, 2001. С. 242.
28
официальные или неофициальные материалы, дела были сданы в архив как незаконченные, не получившие своего подтверждения либо малозначительные, в которых отражалась переписка с заграницей, с родственниками, принадлежность к социально чуждым группировкам или просто случайным группам, национальной принадлежности, разным случайным антисоветским действиям, не получившим дальнейшего развития...»17.
Фактически оперативные сотрудники получали свободу рук в определении своих будущих жертв. Жители Кунцево, арестованные за «подозрительные контакты с иностранцами» еще до появления приказа № 00447, попадали под его действие, хотя в самом тексте приказа не было речи о подобных деяниях, считавшихся преступными в 1930-е годы18. Для сельского района важную роль играла антикулацкая направленность предстоявшей операции. Возвращение раскулаченных крестьян на родину воспринималось населением как их реабилитация и вело к новому росту социальной напряженности в деревне. Приказ наркома внутренних дел звал сотрудников госбезопасности в «последний и решительный бой» с кулачеством. В то же время они отдавали себе отчет в том, что «вытягивать» плановые цифры репрессий в городе и де-
17 Цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 121.
18 См. дела немецких специалистов, работавших на
игольном заводе, и их кунцевских знакомых, арестованных
еще в апреле 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-40549; 10035/2/27605,
27609, 28272, 28645). В ряде случаев в обвинительном за
ключении по этим делам содержатся ссылки на приказ
НКВД № 00439, подразумевавший арест всех немцев, рабо
тавших на оборонных заводах. Он тоже трактовался доста
точно широко: так, немка О. Г. Розенберг попала под его
действие только потому, что ее муж работал на оборонном
заводе и был репрессирован ранее (ГАРФ. 10035/1/п-57225).
29
ревне придется низовым структурам НКВД, и готовились к новым испытаниям.
Сразу же после появления приказа № 00447 жизнь в здании райотдела на улице Загорского закипела: срочно переоборудовались комнаты для ведения следственной работы, в подвале устраивались дополнительные камеры для арестованных19. Пожарникам и паспортисткам пришлось потесниться для размещения новых оперативных работников. Так выполнялось решение февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. о расширении аппарата госбезопасности в центре и на местах и пополнении его новыми партийными кадрами. По партийной мобилизации в органы внутренних дел направлялись выпускники и студенты московских вузов, имевшие хоть какое-то отношение к понятию «право»20. После двух-трех месяцев стажировки они приступали к оперативной работе — вербовке агентов, арестам, допросам. Помощник оперуполномоченного сержант А. В. Соловьев, пришедший в Кунцевский райотдел в июле 1937 г., позже описывал в своем рапорте, как его учили вести следствие:
«Спустя два дня после начала моей работы я пошел к бывшему начальнику Кузнецову показать результат своей работы. В кабинете у Кузнецова был и Каретников. Кузнецов, прочитав протоколы вслух, форменным образом осмеял меня, заявляя: "Разве это протокол? Вот, смотри, вот какие показания надо брать с обвиняемых". С этими словами Каретников
19 В делах некоторых кунцевских подследственных есть
отметки о том, что они содержались в камере предваритель
ного заключения райотделения милиции: например, А.А. По
пов с 1 по 8 декабря 1937 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25316).
20 Так, Цыганов был мобилизован в органы госбезопас
ности из Московского института государства и права, в де
кабре 1937 г. начал работу в Кунцевском райотделе, а уже в
феврале самостоятельно вел следствие.
30
дал мне протокол допроса, уже подписанный обвиняемым. Я с большим интересом прочитал этот протокол и, надо сказать, пришел в ужас от того, насколько я еще плохой следователь. Тогда я решил посмотреть, как же ведет следствие Каретников и вечером, зайдя в кабинет, увидел следующую картину: сидит обвиняемый и читает протокол допроса. Прочитав протокол, обвиняемый категорически отказался его подписать, заявляя, что в протоколе нет и доли правды. Тогда Каретников закричал на обвиняемого и кончил тем, что начал применять физическое воздействие, т.е. избивать обвиняемого, заставляя последнего подписать протокол. Дальше я сидеть в кабинете Каретникова не стал, так как для меня стало все ясно, т.е. я научился вести следствие и тут же, подойдя к Кузнецову, заявил, что так работать не буду. Кузнецов начал убеждать, что "в борьбе с врагами все средства хороши и что необходимо очищать Советский Союз от иностранной контрразведки"»21. Уроки «старших товарищей» возымели свое действие: из примерно десяти штатных оперативных работников, работавших в райотделе с июля 1937-го по март 1938 г., не было ни одного, рукоприкладство и издевательства которого не упоминались бы в заявлениях выживших жертв террора. Бесспорным лидером при проведении антикулацкой операции в Кунцевском райотделе НКВД был его ветеран СИ. Рукоданов. Он являлся кадровым сотрудником органов госбезопасности и в апреле 1937 г.
21 Копии рапорта Соловьева, как и других сотрудников Кунцевского райотдела НКВД, датированные концом декабря 1938 г., находятся в большинстве просмотренных архивно-следственных дел, т.к. они использовались в процессе реабилитации жертв политических репрессий в середине 1950-х гг.
31
уже получил первое взыскание за фальсификацию материалов следствия. Осенью того же года его опыт в этой сфере был востребован. Было бы упрощением утверждать, что новые обвинения, как правило, в контрреволюционной агитации создавались Рукодано-вым и его помощниками на пустом месте. Оперативный архив райотдела регулярно пополнялся документами, свидетельствовавшими о брожении в крестьянской среде. Среди них преобладали жалобы на злоупотребления руководителей местных органов власти (сельсоветов), на втором месте находились заявления о притеснениях со стороны вернувшихся из ссылки кулаков. Если горожане писали, как правило, в газеты и партийные инстанции (откуда их письма переправлялись в НКВД), то среди крестьянских жалоб заметно преобладание примитивных «сигналов органам», многие из которых были анонимными.
Материалы следственных дел не дают ответа на вопрос, по каким критериям велась систематизация поступавших писем. Выглядевшие достаточно солидно (и спущенные из других инстанций) просматривались начальником райотдела и «расписывались» для дополнительной проверки тому или иному оперативному сотруднику. «Мелочь», в содержании которой из-за безграмотности авторов трудно было разобраться, сразу же оседала в архиве. Поскольку обвинения были обширными и затрагивали сразу несколько лиц, можно предположить, что письма сортировались не по именам, а по «месту преступных действий», тождественному конкретному предприятию, колхозу или даже отдельной деревне. Дела о контрреволюционной агитации лета—осени 1937 г. начинаются со стандартного раздела: «Материалы учетных данных».
Лишь изредка в этом разделе присутствовали результаты агентурных разработок, т.е. слежки внештат-
32
ных сотрудников НКВД («сексотов») за тем или иным человеком. Они выглядели как выписки из «дела-формуляра», где отмечались даты встреч с агентами, их клички и полученные компрометирующие материалы. Появление приказа № 00447 позволило приступить к тотальной реализации агентурных данных и в то же время ставило точку на этом виде оперативной работы. Для новых разработок, вербовки внештатных сотрудников и регулярных встреч с ними не хватало ни времени, ни кадров.
Предшествовавшая оперативная работа, хотя и носила характер гражданской войны с эксплуататорскими классами, не являлась сплошной фальсификацией. Достаточно привести один пример. С 1933 г. Кунцевским райотделом НКВД проводилась агентурная операция с характерным названием «Пролезшие». Объектом наблюдения выступали председатели колхозов с кулацким прошлым. Тот факт, что именно эти колхозы оказывались в числе самых передовых, не стал для их руководителей гарантией от репрессий. Летом 1937 г. из Москвы поступило распоряжение о скорейшем завершении операции. О том, какое значение ей придавалось, свидетельствовало предложение Якубовича о снятии с этапа уже осужденного К.М. Кульманова для дачи дополнительных показаний22. Следствие, которое вели общими усилиями Каретников и Рукоданов, закончилось смертным приговором для всех 11 обвиняемых23.
22 Кульманов был 28 июля 1937 г. осужден к 7 годам
ИТЛ и уже после этого был вновь перечислен за Кунцев
ским райотделом НКВД. Использование в качестве свидете
ля для дальнейшего «разворота дела» уже приговоренного, в
том числе к расстрелу, являлось достаточно популярным
приемом оперативной работы в период массовых репрессий.
23 ГАРФ. 10035/1/П-46577.
2 — 9179 33
Дело о «пролезших» и их приспешниках, имевшее солидную предысторию, являлось скорее исключением на фоне конвейера антикулацкой операции. Складывается впечатление, что запас агентурных разработок на местах, особенно в сельской местности, был исчерпан еще на номенклатурном этапе репрессий, т.е. в 1936 — первой половине 1937 гг., и позже они не играли сколько-нибудь весомой роли. Материалы, предварявшие в делах этого периода ордер на арест, ограничивались только свидетельскими показаниями. Иногда их дополняли справки о предыдущих судимостях (куда относилась и административная высылка кулаков в 1930—1931 гг.) и негативные характеристики из сельсовета или с места работы. Можно предположить, что все эти документы собирались уже после ареста того или иного человека и датировались задним числом.
Реализация приказа № 00447 в Кунцевском районе затрагивала в основном сельское население, что вписывалось в рамки привьинои для местных сотрудников НКВД борьбы с «вылазками кулачества». Правда, резко выросло количество арестованных, и пропорционально этому стали тоньше отдельные следственные дела, которые сохраняли старую структуру. С августа 1937 г. они отправлялись уже не в Особое совещание НКВД, а на областную «тройку», куда входили начальник УНКВД МО, областной прокурор и секретарь московского комитета ВКП(б). «Тройка» была облечена правом выносить смертные приговоры в соответствии с лимитами, спущенными «сверху» тому или иному региону страны. Основную часть материалов для своей работы она получала от низовых органов госбезопасности.
Аресты в Кунцевском районе проводились по отдельным населенным пунктам, что позволяло обхо-
34
диться наличными силами. 15—19 июня были арестованы первые шесть жителей деревни Матвеевское, 19 августа — 10 крестьян деревни Мневники, 5 сентября — 9 жителей Немчиновки и окрестных сел, 24 сентября — 7 человек из деревни Орлово24. В ночь с 6 на 7 октября производились аресты в поселке Баковка и расположенных неподалеку деревнях Вырубо-во и Измалково. Все арестованные односельчане объединялись в одну «террористическо-диверсантскую группу»25. По такому же принципу проводились аресты и в отдаленных деревнях — Теплом Стане, Тропарево, до которых очередь дошла лишь в январе 1938 г.26
Масштабы репрессий в селах Кунцевского района противоречат мнению американской исследовательницы Ш.Фицпатрик, что «Большой Террор 1937— 1938 гг. в деревне являлся меньшим событием, чем в городе»27. Другое дело, что информация об арестах циркулировала в той или иной деревне или колхозе — в отличие от городской сельские каналы слухов и неформальной информации тянулись только к родне и соседям, и сигнал в них достаточно быстро затухал. Именно рядовые колхозники28, а не местное начальство, репрессировались в рамках приказа № 00447 — очередь последнего придет в марте 1938 г.
24 ГАРФ. 10035/1/П-26331 (Матвеевское), п-61546 (Нем-
чиновка), п-47579 (Мневники), п-31299 (Орлово). См. также
аналогичные групповые «деревенские» дела: п-52089 (Тере
хово), п-31357 (Дудкино), п-74993 (Троице-Голенищево).
25 ГАРФ. 10035/1/П-26915.
26 ГАрф Ю035/2/23854-23857.
27 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная ис
тория Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.
С. 222.
28 «Рядовым колхозникам, которых коснулся Большой
Террор, как правило, грозило скорее исключение из колхо
за, чем арест». Там же. С. 225.
2* 35
Помимо данных оперативного учета состав «кулацкого подполья» во многом зависел от информации представителей органов власти на местах, которые с началом «массовых операций» НКВД получили шанс свести личные счеты с деревенскими недоброжелателями. Это не обещало им спокойной жизни: в деревнях скрыть что-либо было невозможно, и они подвергались обструкции односельчан. Председатель Ваковского сельсовета Оганес Узунов требовал защиты у Кузнецова от разъяренных жен арестованных, заодно прося его «дать Вашим сотрудникам распоряжение не разглашать мою фамилию». Пропаганда его активной «помощи следствию» вела к тому, что в Баковку стали приезжать руководители других сельсоветов и просить Узунова выдать им образцы негативных характеристик29. Советские работники с период массовых репрессий оказывались меж двух огней: тому, кто отказывался сотрудничать с командированным в деревню сотрудником НКВД, указывали на компромат, имевшийся на него самого. В ряде случаев глава советской власти в той или иной деревне изначально планировался на роль организатора контрреволюционного заговора.
По такому сценарию разворачивалась операция по «изъятию антисоветского элемента поселка Нем-чиновка», начавшаяся в конце октября30. Наличие неподалеку от той или иной деревни дач первых лиц государства не только направляло характер обвинения их жителей (террор вместо контрреволюционной агитации), но и тяжесть приговора. Так, к расстрелу были приговорены все восемь крестьян деревни Матвеевское (неподалеку располагалась дача М.И. Калинина), десять жителей Немчиновки (рядом находилась дача
29 ГАРФ. 10035/1/П-34643.
30 См. раздел второй части «Террористы из Немчиновки».
36
СМ. Буденного). В Барвихе находился загородный дом наркома земледелия СССР М.А. Чернова, и с этим обстоятельством родственники репрессированных связывали арест своих близких31.
Коллективный характер деревенских дел лета— осени 1937 г. не являлся проявлением инициативы на местах, а скорее реакцией простых оперативников на непосильные задачи, ставившиеся областным начальством. Оно же определяло тот минимум следственных действий, который необходимо было документировать. Мы не знаем точно, какие установки давались руководителям райотделов в Московском управлении, но в соседней Ярославской области требования к оформлению дел выглядели следующим образом: «Достаточно было лишь справки о "социальной физиономии" арестованного и двух свидетельских показаний, "изобличающих" его. Одновременно дали и другую установку: принимать на "тройку" только групповые дела. В результате этого районные аппараты стали соответственно объединять подготовленные ими дела»32. Такие же указания получали оперативные работники Ленинградской области33.
У нас нет также точных данных о том, принимали ли следователи районного звена прямое участие в определении меры наказания лиц, дела которых отправлялись на «тройку». Это было прерогативой послед-
31 Чернов построил свой дом на живописно расположен
ном участке раскулаченного жителя Барвихи И. В. Тихонова.
Последний был расстрелян уже 14 сентября 1937 г.
32 Верой и правдой. С. 247.
33 «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка
дела на одиночек принимать не будет, так как это результат
плохого следствия. Один человек не может проводить анти
советскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу
единомышленников» (цит. по: Богданов Ю.Н. Указ. соч.
С 125).
37
ней, но поскольку вопрос решался на основе представленных из районов обвинительных заключений и составлявшихся параллельно с ними кратких справок, оперативные работники райотделов НКВД влияли на тяжесть приговора. Нельзя исключать и того, что ими особо отмечались лица, которых следовало приговорить к высшей мере наказания. Вероятно, здесь действовал тот же принцип, что и в рамах развернувшихся позже «национальных операций»: «На местах после того, как оперативный сотрудник составлял справку (для представления во внесудебный орган. — А.В.), он же, вместе с начальником отделения или отдела, и предлагал меру осуждения»34.
Московское управление НКВД на еженедельных летучках неоднократно отмечало успехи Кунцевского райотдела в разоблачении «врагов народа», невзирая на их посты и лица. Сорокин лично приезжал к своим вчерашним подчиненным, призывая выполнять и перевыполнять чекистские планы. В свою очередь районное начальство доводило идеологию государственного террора до каждого из оперативных работников. Обстановка в других районах области мало чем отличалась от кунцевской. Согласно показаниям одного из оперативных работников г. Мытищи, в 1937 г. начальник местного райотдела НКВД Харлакевич говорил, что «нам спущен "лимит" на аресты и что каждый из нас должен закончить не меньше одного дела в сутки, а кто не хочет так вести дела, пусть пишет рапорт и он направит его в Московское управление. К этому Харлакевич добавил, что начальник Пушкин-
34 Петров Н.В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. М. 28. Очевидно, здесь имеются в виду все же сотрудники областных управлений, а не райотделов НКВД.
38
ского райотдела, который отказался проводить массовые аресты, был сам арестован»35.
Кузнецов осуществлял общее руководство «массовыми операциями» в Кунцево, которое сводилось к подписанию справок на арест и требованию к своим подчиненным давать за ночь по 6—7 признательных протоколов36. Следственная работа полностью перешла в ведение Каретникова, который стал фактическим заместителем начальника райотдела. Он быстро освоил технологию фальсификаций и, после того как центр тяжести репрессий переместился из деревни в город, сумел оттеснить Рукоданова на второй план. Авторитет Каретникова среди сотрудников райотдела держался на слухах, что он «зять или свояк Якубовичу»37. Для выполнения плана политических репрессий в районе были мобилизованы все имевшиеся резервы. На аресты выезжали не только штатные сотрудники, но и офицеры фельдсвязи, инструкторы пожарной охраны. В целях экономии времени и сил намеченные жертвы вызывались в районное отделение милиции, находившееся в том же здании, и уже в кабинете следователя им предъявлялся ордер на арест.
И в дачном городке Кунцево были свои адреса террора, вполне сопоставимые с печально известным «Домом на набережной» напротив Кремля. Если так называемый частный сектор прочесывался достаточно равномерно и здесь степень репрессий зависела от
35 Показания оперуполномоченного райотдела Н.Д. Пет
рова (ГАРФ. 10035/1/П-59771).
36 Из рапорта оперуполномоченного райотдела Г.Н. Ди
кого от 26 декабря 1938 г. Рапорт Цыганова называет близ
кую цифру: «Кузнецов и Каретников говорили: "Вы сегодня
в ночь должны дать 5 протоколов допросов", что физически
сделать было невозможно».
37 Из показаний заведующего гаражом Кунцевского рай
отдела НКВД Михаила Щаденко (ГАРФ. 10035/1/п-20247).
39
усердия того или иного участкового, то кунцевские заводские поселки в ходе «массовых операций» стали объектом главного удара районных органов госбезопасности. Из бараков фабрики им. КИМа на Бутовский полигон попало пятнадцать человек, из поселка завода № 95 — четырнадцать.
В последнем по числу репрессированных лидировал скромный бревенчатый дом под № 8, где жило заводское начальство. 31 октября 1937 из квартиры № 9 этого дома увели заместителя главного механика украинца М.М. Авдеенко, 23 ноября из квартиры № 11 — инженера латыша И.А. Дейча, 23 декабря из квартиры № 3 — начальника ОТК латыша Э.П.Ве-раксо, 18 января 1938 г. из квартиры № 5 — механика цеха поляка Р.С. Клята. Наконец, 2 февраля в квартире № 12 был арестован главный металлург завода поляк В.И. Дворецкий. Все они были расстреляны.
До первого допроса арестованных держали в камере предварительного заключения милиции на территории райотдела, где условия были совершенно невыносимыми. Осенью 1937 г. арестованных отправляли из Кунцево в Москву только накануне заседания «тройки», а оттуда — в лагерь или на расстрел в Бутово. В случае, если следствие затягивалось, заключенных переводили в московские тюрьмы — Бутырскую, Таганскую и Новинскую. Из-за перегруженности оперативные работники не имели возможности регулярно приезжать туда для проведения дальнейших следственных действий. Случалось, что между первым и вторым допросом, зафиксированными в деле, проходило более полугода. Никаких документов о продлении следствия не составлялось. «Забытые» арестанты испытывали все ужасы тюремного содержания, что должно было стимулировать их готовность подписать вымышленные признания.
40
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.